– Совсем нет – если ваша репутация не будет запятнана тем, что вас увидят с очень белой дамой.
Снег на улице смешался с грязью под бесчисленными спешащими ногами. Грязь смерзалась острыми, рваными клочьями. Он взял руку Киры, взглянув на нее с молчаливым вопросом – можно ли? Она ответила кивком.
Они шли молча. Затем она подняла голову, посмотрела на него и улыбнулась.
– Я думала, коммунисты никогда не делают ничего, кроме того, что они обязаны делать.
– Странно, – улыбнулся он, – я, должно быть, плохой коммунист. Я всегда делаю только то, что хочу.
– А как же ваш революционный долг?
– Для меня нет такой вещи, как долг. Если я знаю, что дело правое, мне хочется его делать. Если дело неправое, я не хочу его делать. Но если дело правое, а мне не хочется его делать – значит, я не знаю, что правильно, а что нет; и значит, я не мужчина.
– Разве вам никогда не хотелось чего-нибудь исключительно потому, что просто хочется?
– Конечно. Это всегда было моим главным принципом. Я никогда не стремился к тому, что не может помочь в моем деле. Потому что, видите ли, это мое дело.
– И это ваше дело – жертвовать собой ради миллионных масс?
– Нет. Ради себя повести миллионные массы туда, куда мне нужно.
– И когда вы считаете, что вы правы, вы добиваетесь своей цели любой ценой?
– Я понимаю, что вы хотите сказать. Вы хотите повторить то, что говорят многие из наших врагов: «Мы восхищаемся вашими идеалами, но чувствуем отвращение к вашим методам».
– Мне отвратительны ваши идеалы.
– Почему?
– В основном по одной причине – главной и вечной, независимо от того, сколько ваша партия обещает совершить, независимо от того, какой рай она планирует подарить человечеству. Какими бы ни были ваши остальные утверждения, есть одно, которого вы не можете избежать, одно, которое превращает ваш рай в самый неописуемый ад: ваше утверждение о том, что человек должен жить для государства.
– Ради чего же еще он должен жить?
– Вы не знаете? – ее голос неожиданно задрожал в страстной мольбе, которую она была не в силах скрыть. – Вы не знаете, что в лучших из нас есть нечто такое, до чего ни одна рука извне не должна посметь дотронуться? Нечто священное, потому и только потому, что можно сказать: «Это мое». Вы не знаете, что люди живут только для самих себя, по крайней мере лучшие из них, те, кто этого достоин? Вы не знаете, что в нас есть нечто, к чему не должны прикасаться никакое государство, никакой коллектив, никакие миллионы?
