На кухне, у корыта с грудой белья, обнимались и целовались тетя Люба и дядя Степан Егорыч. И тетя Люба почему-то всхлипывала, и горестно вздыхала, и гладила Степана Егорыча по голове и плечам. Разве, когда целуются, плачут?
И тут открылась парадная дверь, тихо захлопнулась, и из коридора на кухню вошел Витька. Он остановился и захлопал ресницами.
Степан Егорыч и мать отпрянули друг от друга и были похожи на провинившихся детей, которых застали за постыдным занятием.
— Вот, Витюха… — Степан Егорыч криво усмехнулся, зачем-то пожал плечами, повторил: — Вот, брат… извини…
А Витькина мать Люба всхлипнула громче и закрыла лицо руками.
Витька вдруг сделался точно пьяный.
— A-а! — закричал он и влепил девочке Элеоноре оглушительную затрещину.
Та закричала в голос, ринулась по коридору к своей комнате. А Витька кинулся на Степана Егорыча.
— A-а, гад одноногий! Ты что делаешь, а?!
Он ударился всем телом в грудь Степану Егорычу, и тот не устоял, потому что одна нога была деревянная, повалился на пол, задев корыто. Витька схватил его за гимнастерку, тряс изо всех сил, а Степан Егорыч даже не сопротивлялся, и голова его беспомощно моталась из стороны в сторону.
— Гад лицемерный! — Казалось, с Витькой сейчас случится истерика.
Мать пыталась оторвать его от Степана Егорыча, говорила тихим, плачущим голосом:
— Витя, Витенька, что ты… зачем ты так?
Витька вскочил, оттолкнул мать и побежал из кухни. С грохотом захлопнулась парадная дверь, и сразу стало тихо. Растекалась по полу вода. Плакала в своей комнате девочка Элеонора, переживая незаслуженную обиду. Плакала Люба. Даже не плакала, а стояла неподвижно, закрыв лицо руками.
Степан Егорыч завозил по полу своей деревянной култышкой, с трудом поднялся. Поставил корыто на табуретку, начал собирать белье.
— Прости, Люба… — глухо выговорил он. — Прости… не хотел я…
Из комнаты выглянула бабка. Она, видно, слышала крики, но пока добралась до двери, все уже кончилось.
— Чего кричали? — спросила бабка и пожевала проваленным ртом.
Люба отняла руки от лица. Глаза были сухими, а взгляд твердый и непроницаемый.
— Пусти-ка, Степан Егорыч… сама соберу…
И пока она собирала с полу мокрое белье, вытирала тряпкой воду, Степан Егорыч поплелся к себе, закрыл дверь и повалился на диван лицом вниз.
— …Итак, третий, заключительный раунд. Через три минуты боя станет известно, кому будет вручена золотая медаль чемпиона Европы в этой весовой категории: советскому боксеру Виктору Крохину или польскому спортсмену Ежи Станковскому, — медленно и будто устало говорил телекомментатор. — Все решит, дорогие товарищи, третий раунд…
