— Если ты меня разлюбишь, я сразу… умру… Не веришь? Правда-правда, сразу умру…
Глухо рокотал двигатель трамвая, дрожала под ногами палуба, из-под кормы вырывались пенные буруны. Из парка отчетливо доносилась мелодия танго. Они долго молчали, потом Милка сказала:
— Это Гаврош в магазине деньги украл.
— Откуда знаешь? — вздрогнул Робка.
— Знаю, — жестко прищурилась Милка.
— Брось… — оторопело протянул Робка.
— Хоть брось, хоть подними, — ответила Милка. — Как подумаю, что он ворюга… Отец плюшевых мишек шьет… слепой… двадцать копеек за штуку. У него все пальцы иголкой исколоты… до крови… — В глазах у Милки стояли слезы.
— Да откуда ты знаешь? — повторил Робка.
— Знаю! — Она резко вскинула голову. — И скажу куда надо!
— Заложить хочешь? — испуганно посмотрел на нее Робка.
Милка пристально уставилась на него, и Робка не выдержал этого взгляда, отвел глаза.
— А что ж ты про свою соседку говорил? Двое детей у нее. Если ее посадят, детей в детский дом отдадут…
Робка молчал, опустив голову.
— Не бойся, тебе они ничего не сделают…
— Да я не об этом, Мила… — неуверенно заговорил Робка.
Она резко перебила:
— А я об этом.
Речной трамвай причалил к пристани. Милка встала, быстро сошла с палубы. Робка двинулся за ней. Она сошла с набережной, заторопилась не оглядываясь, только громко стучали каблучки. Робка держался чуть сзади.
Прошли мимо кинотеатра «Ударник», перешли через Малокаменный мост. Вошли в переулок, и Милка бросила на ходу, не обернувшись:
— Пока. Не провожай меня.
— Подожди, Мила.
— Одна дойду! — Она обернулась, сверкнула глазами: — Видеть тебя не хочу больше, понял? — И она побежала по переулку. Через несколько шагов оступилась на каблуке, чуть не упала. Сняла туфли, опять обернулась, крикнула со слезами в голосе:
— Трус! — И побежала босиком, только пятки замелькали.
А Робка медленно побрел к своему дому. Миновал переулок, вошел во двор — темный, глубокий, закрытый со всех сторон, как колодец. Над столом для игры в домино светила лампочка на длинном шнуре, и за столом сидело несколько подростков. Рубиново посвечивали огоньки сигарет.
— Робертино, ты? Двигай сюда, тут Карамор про адмирала Нельсона заливает — сила!
Робка не отозвался, направился к подъезду…
…Когда он пришел домой, на кухне сидела за своим столом кассирша Полина и беззвучно плакала, шептала что-то, а слезы ползли и ползли, и губы кривились. Перед ней на выскобленном, изрубленном ножами столе лежали пачки денег, собранных соседями. Полина перебирала пачки, перевязанные суровой ниткой, клала их обратно на стол и все плакала… Робка долго стоял на пороге кухни, а Полина его не заметила…
