«Мой сын. Мой!» Он задумался о сыне только сейчас; до этого мысль даже не всплывала, слишком потрясающая, чтобы думать о ней, как удар булавой по шлему. «На кого он похож?» – внезапно задумался Григорий. И следом: «У него смех моей матери?»
Он попытался снова сосредоточиться на группе мужчин перед ним. Старый Сфрандзи отвел Константина в сторону, чтобы прошептать ему что-то на ухо, и Григорий видел, как весь цвет сошел с лица императора. Тот поманил к себе Джустиниани, который выслушал шепот и тоже побледнел. Последовали какие-то вопросы, которых Григорий не расслышал. Зато он услышал из-за спины слова человека, который ухитрился подобраться к нему незамеченным.
– Я знаю, кто ты, – донесся до него шепот; его руку сжала чужая рука. – И я чувствую, что ты живой, а не призрак.
Григорий обернулся. Редкий человек мог застать его врасплох. Но Феодор из Каристоса был именно редким человеком.
Григорий посмотрел в водянисто-серые глаза. В них не было опасности, не было угрозы разоблачения предателя и изгнанника. Только памятное ему веселье, смешанное сейчас с любопытством.
– Как ты узнал меня, мастер?
– По тому, как ты стоишь, юноша. Даже когда ты носил лук, я потратил годы, пытаясь выбить из тебя эту манеру, – ты всегда стоял, наклонившись вперед, как цапля перед броском. Как только я закончил призывать Деву, чтобы защитить меня от призраков и демонов, а ты не растворился в камне и не поднялся в воздух, извергая пламя, я убедился окончательно. – Пальцы, похожие на железные прутья, разминали предплечье Григория. – Ты с этими генуэзцами?
– Да. Я нашел убежище в их отряде. Воевал с ними в десятке предприятий.
– Воевал?
Пальцы вновь сжали руку Григория, на этот раз бицепс.
– Но не с луком, конечно. У тебя мышцы девчонки.
Григорий улыбнулся:
– Они пользуются арбалетами.
Феодор сплюнул.
– Оружие убийцы! А ты, лучник из гвардии, один из лучших!.. Что с тобой сталось, парень?
– Предательство и изгнание, мастер, – уже без улыбки ответил Григорий. – Человеку приходится идти тем путем, которым он может.
Теперь во взгляде старика была печаль.
– Знаю, знаю, – сказал он, нежно встряхивая руку, которую держал. Придвинулся ближе, заговорил еще тише: – Ты должен знать, Григорий, что никто из твоих товарищей не верил… что я не верил в твои злодеяния. Ни один человек, который действительно знал тебя. Но когда эти мерзавцы турки смахнули нашу стену в Морее, как паутину, и кто-то пробрался через калитку, оставленную незапертой, ну… – Феодор пожал плечами. – Многие стремились умерить свое отчаяние, ссылаясь на гнев Бога или предательство. Я три дня лежал без сознания после камня из пращи, попавшего в голову. – Он вздохнул. – Когда я очнулся, было уже поздно. Первую часть приговора, – он повел рукой куда-то в сторону лица Григория, – уже исполнили. И ты исчез.
