– Доверяет? Немногим была оказана такая честь. Тебе. Мне, когда-то… Не больше.
Софии стало нехорошо. Где-то чуть выше живота кольнула боль.
– Я оставлю вас, – сказала она, проходя мимо Феона.
– Нет. – Резкий приказ Григория застал ее на лестнице. – Сейчас меня удерживает только обещание не убивать твоего мужа в этих стенах. Если ты уйдешь, я могу забыть о нем.
София вскрикнула, обернулась. Феон смотрел, что пробегает между ними. «Его обещание?» – подумал он. Как часто он стоял в этой самой комнате, следил за ними, за их секретами… И вот сейчас, когда прошло столько лет, случилось столь многое… они снова стоят, связанные тайнами, которые он не может разделить. Это напомнило ему обо всем, что он чувствовал тогда, чувствовал всю свою жизнь, пойманный между ними. Обо всем, что он до сих пор чувствовал, и о страхе, который охватил его при первом же взгляде на брата.
– Ты не убьешь меня, Григорий, – сказал Феон, шагнув в комнату. – Ты можешь, конечно, – вряд ли я смогу защитить себя. Но ты никогда не сделаешь Софию своей женой, сделав ее моей вдовой. Если ты этого не знаешь, то ты не знаешь ее. Ее и ее… Бога.
Он подошел к столу, сел на стул у очага, в двух шагах от брата, поднял голову, открывая горло.
– Но есть и другая причина, по которой ты не убьешь меня сейчас.
Григорий не шелохнулся.
– Какая?
Феон наклонился к нему.
– Если ты убьешь меня, то так и не узнаешь, что на самом деле случилось при Гексамилионе.
Григорий шагнул к брату, вскипел гнев, взлетела рука… потом замер, ошеломленный внезапным провалом во времени. Семь лет со дня своего позора, со дня, когда он потерял все, что составляло его жизнь, кроме самой жизни; семь лет попыток забыться в сражениях или вине, иногда удачных… Все это ушло, и он вновь стоял в родительском доме, столкнувшись с братом, который не сражался с ним, не мог сражаться с ним, однако мог раз за разом побеждать его. Своими словами, своим хладнокровием, своей логикой.
Злость, способность ранить ему здесь не послужат. Он посмотрел на Софию, разжал кулаки, отошел.
– Тогда сейчас ты расскажешь мне, что же случилось в тот день.
– Расскажу что? – с улыбкой спросил Феон. – Каким моим словам ты поверишь, брат?
– Правде.
– Правде? Чьей? Твоей? Моей? Софии? Я думаю, она будет разной, будет зависеть от того, откуда смотреть.
Григорий хмыкнул.
– Не пытайся превратить разговор в упражнение в риторике, Феон. Мы учились у одних учителей, и хоть я не такой мастер в этой игре, как ты, я способен ее узнать. – Он наклонился: лицо, скрытое маской, напротив открытого лица близнеца-брата. – Пусть наш разговор будет простым и ясным.
