Голоса над рекой | страница 24

Это было особое стихотворение.

Один раз мы с мамой вышли во двор. Была первая осень, когда ей после двух операций вздохнулось полегче, и мы гуляли.

Был листопад, лавочки были все в листьях, воздух синий и слегка морозный.

Было так замечательно, что я воскликнула, обращаясь к маме: «Ах, Ваше Собачество, как хорошо!» Откуда взялось это «Собачество», да еще «Ваше», да еще и обращенное к маме, — понятия не имею, но так это получилось здорово, так к месту(!), что мы обе были в восторге. Мы сидели на лавочке, на листьях, и хохотали. А потом мама написала это стихотворение.

А вот отец… Он вообще к стихам был равнодушен, но мамины стихи другое дело, но он и к ним тоже был… ну, он не то чтобы любил их или не любил, — он жалел маму. Из-за них, из-за того, что в них, в некоторых, то есть у него здесь свои стихи были…

Мама любила писать частушки и исполнять их с кем-нибудь из друзей, чаще с кем-то из мужчин, который тут же, как и мама, повязывал на голову косыночку (она приготовляла). Было очень смешно и весело.

Например, к 50-летию отца мама спела с одним нашим другом такие куплеты:

Отец был доволен, смеялся, хлопал в ладоши, подпевал вместе со всеми:

«елки-палки, лес густой, в профсоюзе не застой!», и так далее. Казалось, ему нравилось все это, и действительно — нравилось, но в общем-то все эти частушки, эти шутки не имели для него особого значения, как, впрочем, и серьезные мамины стихи, да он и не знал их, вернее, не запоминал. Он знал только те, которые она писала, когда ей было совсем плохо, больничные… Только эти.