Старый Мамонт | страница 51



– И что ты предлагаешь, Саша? – спросил Олег, искоса зыркнув на Олю. Подкаблучник. Везунчик!

– Жить. Не строить грандиозных планов. Просто жить. Не ради богов, не ради кукловодов. А ради себя и тех, кто нам дорог. Да, Оля?

– И покидать тех, кто нам дорог, потому что они дороги нам, – отвечает Олег, смотря в пустоту за моим плечом.

Я невольно обернулся – ничего. Ольга вцепилась в руку Олега. В глазах – боль. Я вздохнул, допил чай и пошёл собираться в дорогу.

Если нас преследуют, то все, кто к нам привяжется, попадают под удар. В бесчеловечности и безумии наших врагов я уже убедился. Потому

Наш ковер – цветочная поляна,
Наши стены – сосны великаны,
Наша крыша – небо голубое,
Наше горе – жить такой судьбою!

Надо собирать тревожный чемоданчик. Посмотрелся в зеркало. На меня смотрел я же, такой же белый, но сорокалетний. Поклон до земли Ольге. Хоть и седой, со старыми глазами разочарованного человека, но ещё полон сил и решимости:

– На-ко-ся! Выкуси! – показал я комбинацию из сложенных рук небу, ударив кулаком по сгибу локтя. Это амеры палец оттопыривают. Мы – люди масштаба. У нас – так королеву. Воевать – так с Наполеоном. Потому – по локоть! Со всей широтой нашей непостижимой души!

А что не выёживаться? Богоборца из себя не кочевряжить? Мне Старец, кем бы он ни был, сказал, чтобы я следовал «зову сердца». Вот, в «сердцах» и выёживаюсь. Разрешили. Если Старец не сам тут дерьмо разгребает, а меня подтянул, то идите вы все лесом! Мне виднее, как чистить эти агниевые конюшни. Лопатой или Керхлер изобрести.

И не думаю я, тем самым «сердцем», что пониже поясничного столба залегает, чую, что задача моя – сложнее, чем за шиворот, как щенка, притащить Ястреба в тронный зал и усадить в кресло. Много сложнее. Просто возвести мальчишку в императоры сложно, но – прямолинейно. Прямые ходы в кино хороши. Потому как за полтора часа сложных комбинаций не покажешь, народ притомится. А жизнь не любит простых геометрических фигур. Не любит. Потому – плывём по течению, следуя изгибам штопора поросячего хвостика.

Так, где мой пятак гадальный, путеводный? Чем я хуже Жеки Воробья с его компасом, не показывающим север?

Почему не Джек? А почему я должен попугайничать за придурками, которые букву «J» читают «джей»? Почему, если я считаю, что это – «Ж»?

Ребята, что придумали эти правила «нового алфавита», мне напоминают разом и укро-майданутых, и заигравшихся детей, которым скучно следовать по проторенной родителями стезе, и они изгаляются на пустом месте. Придумывают новые языки, другое прочтение старых букв, имён, названий? Город Сурик, где изобрели знаменитую краску, стал Цюрихом, Яр – стал Йорком, а Новояр – Нью-Йорком. Иванко стал Айвенго, Владимир – Вольдемаром, Ян – Джоном, Анна – Жанной и Джоанной, Жека – Джеком, Миша – Майклом, а Евгеньевич – Джексоном. А чёрный Миша Евгеньевич ночами спал в хлорке, чтобы побелеть. Побелел. Только – кожа лохмотьями слезала. Ха-ха!