— Хочешь, лала, я приготовлю чай и что-нибудь еще? — спросила она и вошла в каморку.
— Нет, бхабхи, ничего не надо, — ответил я, при этом от волнения задел рукой стоявший на сундуке фонарь, отчего тот упал и разбился.
— Ой, фонарь ваш разбился, бхабхи! — воскликнул я с искренним огорчением, кинувшись собирать осколки стекла.
— Ну разбился и разбился, подумаешь — беда какая! — отозвалась тхакураин, и мне показалось, что она вдруг сделалась выше ростом. — Подумаешь, стекло — ему и цена-то шесть ан, они[42] сходят да купят другое.
Последние слова были предназначены, вероятно, для ушей мужа, проходившего в этот момент мимо каморки, причем глаза его были скошены в нашу сторону, как у солдат, шагающих мимо трибун в торжественном марше. Когда тхакур вышел в переулок, бхабхи схватила меня за руку и заставила подняться, а потом сама присела к полу и стала собирать осколки разбитого стекла.
— Оставь, лала, я сама, — приговаривала она. — Что ты тревожишься о каких-то глупых стекляшках? Гостья к тебе пришла, с ней поговори.
— Собирайся скорей, пойдем к нам, — торопливо произнесла Нилима. — Мне нужно серьезно поговорить с тобой.
— Хорошо, сейчас, через минуту буду готов, — ответил я, вытаскивая из-под груды книг свое помятое, влажное полотенце, и поспешил к водокачке. К тому времени, как я привел себя в порядок и вернулся в каморку, у ворот уже собралась целая толпа соседей, сбежавшихся чуть ли не со всего квартала — они с удивлением, оживленно перешептываясь между собой, разглядывали Нилиму. Едва ли когда-либо в жизни я действовал так стремительно, как в тот день, и все-таки мне еще казалось, что я до смешного неуклюж и неповоротлив. В спешке я даже не решился смазать волосы маслом и расчесывал их сухими: масло пришлось бы одалживать у тхакураин, а я знал, что стакан, в котором оно содержится, весь почернел от грязи. Гребень с одного края был выщерблен, и я стыдливо прикрывал ладонью этот неприличный изъян. Зеркало в трех местах потрескалось, а потому я решил вообще обойтись без него. Уже будучи совсем готовым, я обнаружил, что тхакураин успела поставить для нас чай в котелке, смешав при этом вместе сухую заварку, молоко и сахар. Мне стоило немалого труда убедить ее, что нам некогда пить чай. Когда я уходил, тхакураин жестом зазвала меня в комнатушку и вполголоса спросила:
— Что, лала, это и есть твоя знакомая из Бомбея?
— С чего вы взяли, бхабхи, она вовсе не из Бомбея, здесь у меня есть друг, а это его жена, — объяснил я торопливо и шагнул к двери.
