И то ли воспоминания о прошлом, то ли сожаление о нем навеяли на Нилиму легкую грусть.
— В сущности, Бхаргав очень неплохой человек, — продолжала она, вздохнув. — Но в последние дни Харбанс опять переменился к нему.
— Но чем виноват перед ним Шивамохан?
— Харбанс считает, что он слишком много говорит…
В это время скрипнула калитка, и во дворе послышались шаги.
— Это Харбанс, — встрепенувшись, сказала Нилима. Она поднялась и отворила дверь.
В комнату, чуть пригнувшись, вошел Харбанс. На нем был коричневый костюм, под мышкой пачка книг. Лицо его выражало крайнюю усталость или, пожалуй, даже огорчение — было похоже, что некоторое время назад он серьезно повздорил с кем-то. Положив книги на стол, Харбанс взглянул на меня и сказал:
— А, ты уже здесь!
— Конечно! — ответил я. — А вот ты хорош — пригласил меня, а сам ушел из дому.
— Я же сказал Нилиме, что постараюсь вернуться как можно скорее. Надеюсь, тебя напоили кофе?
— Ох! — спохватилась Нилима, всплеснув руками. — Про кофе-то я и забыла. I am very-very sorry![37]
— Любопытно, что ты забываешь предложить кофе только моим друзьям, — с беспричинным, на мой взгляд, раздражением проворчал Харбанс. — Будь здесь Бхаргав или Шивамохан, ты уже дважды угостила бы их.
— Повторяю, я просто забыла, — резко возразила ему Нилима. — А если тебя кто-то разозлил, это еще не повод выплескивать свою злость на меня! Сейчас будет вам ваш кофе.
Когда она скрылась за дверью, Харбанс грузно опустился в кресло рядом со мной и, сбрасывая с ног туфли, сказал:
— Что за эгоистки эти женщины! У нее, видите ли, общие интересы с Шивамоханом и Бхаргавом, и только они для нее люди, в лепешку для них разбиться готова… Вообразила себе, что они сделают из нее художницу. А я вот думаю, что прежде им самим надо хоть чего-то добиться в жизни!
— Но Нилима сказала, что живопись вовсе ее не интересует, — неожиданно вырвалось у меня, и я тотчас же спохватился: именно этого мне и не следовало говорить. Но было поздно: Харбанс посмотрел на меня так, будто его уличили в воровстве.
— Значит, и тебе она уже успела рассказать? — процедил он сквозь зубы, как видно едва сдерживая ярость. — Кто бы ни пришел к нам в мое отсутствие, всякому бубнит одно и то же. Вот это я ужасно не люблю в ней…
— Это вышло случайно. Я спросил ее об этой картине, и она…
— Поверь, — оборвал он меня, — я знаю ее достаточно хорошо.
Сняв с ног и носки, он отодвинул туфли в сторону, встал с кресла и босиком подошел к стоявшему за нами столику, на котором оказался новенький проигрыватель. Прежде я почему-то его не замечал. Отобрав несколько пластинок, Харбанс стал вкладывать их в автомат.
