— Ты обещала показать мне кое-что.
— Что-нибудь сто́ящее показала бы, — ответила она, положив ногу на стоящую перед ней скамейку. — Нет, правда! Зачем мне тебя обманывать? Ты знаешь — церемонии не в моем вкусе. Люблю говорить обо всем прямо и открыто. Если честно признаться, для меня даже краски готовить — сущая мука! Какой эскиз ни начну, все равно он потом валяется где попало. Мне и Шивамохан уже не раз говорил — не при Харбансе, конечно: «Брось ты эту блажь, покупай лучше готовые картины — вон их на выставках сколько!» И все друзья у нас такие — один другого замысловатей! Чудак на чудаке!
Все время, пока Нилима говорила, ее нога, лежавшая на скамейке, легонько подрагивала, будто отбивая такт мелодии, которую, возможно, напевала про себя ее хозяйка. Ноги у Нилимы были такие маленькие и чистые, что казалось, их никогда и не использовали для ходьбы.
— Месяца полтора не брала в руки кисть, — говорила она. — Но надо же хоть чем-нибудь скрасить одиночество. Мама ушла в библиотеку, взяла с собой Шуклу, Сародж и Сариту, а я тут одна. Прямо не знала, чем заняться. Хорошо, что ты пришел!
— Чего же хорошего? Опять твоя картина останется незаконченной.
— Как будто она вообще когда-нибудь будет закончена! Я так всегда — сделаю два-три мазка и брошу. Я же сказала тебе, у меня к живописи нет ни малейшей склонности.
— Зачем же мучить себя? Никакое дело не делается без интереса.
— Но я и без дела не хочу оставаться! Есть у меня одна затея, так Харбанс против нее. Нет уж, в какие бы перья мы ни рядились, а порядки и нравы у нас все те же.
— Почему же?
— А потому! Я хотела поехать в Майсур, найти там учителя и заняться с ним как следует танцем «бха́рат-на́тьям»[33], а Харбанс не позволил. Стала изучать «катха́к»[34], — тоже не разрешает.
— Вот что! Ты, оказывается, и «катхак» умеешь танцевать, — сказал я и вдруг почувствовал, что мои слова привели Нилиму в дурное расположение духа.
— Ты не знал, что я училась танцевать «катхак»?
— Нет, — ответил я и почему-то смутился. — Я ничего об этом не знал.
— А я думала, тебе известно! Значит, Харбанс ничего тебе не сказал?
— Нет… Наверно, просто разговора об этом не было.
— Нет, дело тут в другом. Он вообще никому не желает говорить о таких вещах.
— Почему?
— Не хочет, чтобы я занималась танцем! Хотя, между прочим, сам же и поощрял меня сначала. Но после того, как я выступила в Са́пру-хаус[35], его как будто подменили. Мне было велено забыть о танцах и заняться живописью.
