Ночью в нашей комнате затевали возню голодные крысы. Часто я слышал их писк возле своих ног, и случалось, самая проворная из них с омерзительным шуршаньем прошмыгивала поверх моего одеяла, едва не задев подбородка. Часами крутился я в постели без сна, чутко прислушиваясь к ночным звукам. То вдруг в соседней комнате раздавался звон упавшей посудины, то слышался скрип старого веревочного лежака, на котором спал тхакур-сахиб. А иногда, ни с того ни с сего, мне вдруг начинало спирать дыхание. Чудилось, что я вот-вот задохнусь… Поспешно высунув голову из-под одеяла, я судорожно, широко разинутым ртом, хватал воздух. Двусмысленные шуточки Арвинда и тхакураин, перемешиваясь в моем сознании с писком и возней нахальных крыс, терзали и без того измученный мозг. Неужели, с досадой думал я, тхакураин и вправду испытывает то желание, которое предполагает в ней Арвинд? Разве мало ей собственного мужа? А сам Арвинд? Неужели он действительно хочет добиться расположения тхакураин еще и в таком смысле? Как могут его привлекать морщинистое, усыпанное веснушками лицо нашей хозяйки и бесформенно расплывшееся ее тело? Что все это значит?
От таких рассуждений меня начинала бить отвратительная дрожь. Мне вспоминался наш деревенский пруд, в грязной воде которого вечно барахтались жирные свиньи; я с ненавистью швырял в них камнями, чтобы выгнать на берег, но — проклятье! — достигал лишь обратного результата. Мерзкие животные еще глубже погружались в мутную воду, облипая илом до самых ушей. Тогда я начинал страстно мечтать о том, чтобы в один прекрасный день пруд высох до дна и свиньи не могли бы больше влезать в него и копошиться в черной жиже, Летом, несмотря на жгучий зной, я то и дело прибегал посмотреть, намного ли убавилось воды. Но не успевал пруд высохнуть хотя бы на четверть, как вдруг разражался ливень, снова наполняя его до краев. Залезши в воду, свиньи с довольным хрюканьем, будто дразня меня, высовывали из грязи свои рыла, и, распаляемый бессильной яростью, я снова хватался за камни. Понятно, что домой я возвращался весь заляпанный грязью, а потому, едва переступив порог, оказывался под градом теткиной брани. «Разве тебе негде больше играть? — кричала тетка. — Неужели нужно влезать в самую грязь? Мало тебя били, ты опять за свое? Чем ты лучше этих свиней? Ты тоже грязный поросенок!». И, еще не дождавшись первой теткиной затрещины, из одного лишь страха перед ней, я принимался горько рыдать…
