— Верно, верно, — сердито соглашался я. — А теперь дай мне спать.
— Нет, ты все-таки скажи: о чем сейчас думаешь? — не унимался Арвинд, наклонившись ко мне.
— О работе.
— Брось, пожалуйста! Будто сейчас время думать о работе.
— Тебе-то уж следовало бы знать, что может быть на уме у безработного.
— Ну, ладно, с тобой не поговоришь. Только скажи мне еще одно. — Тон его становился совсем тихим и заговорщическим. — Как думаешь — если тхакураин еще малость поуговаривать, можно с ней столковаться, а?
Я сердито отталкивал его:
— Спи, пожалуйста, и меня оставь в покое!
— А я полагаю, теперь все дело в приманке, — рассуждал он деловито, снова вытягиваясь на постели во всю длину. — Если поманить как следует, отчего бы ей и не склониться на это дело?
— В сон меня клонит, ты понимаешь? Сам не спишь, так дай хоть мне уснуть, — ворчал я, отворачиваясь к стене.
— Чтоб он пропал, твой сон дурацкий! — сердился Арвинд, тоже разочарованно поворачиваясь к стене. — Вот уж не думал, что ты такой рохля!
И очень скоро из-под его одеяла начинал доноситься заливистый храп. А я долго еще лежал в мучительной бессоннице, стараясь предугадать, что принесет мне день грядущий. В те времена я весь был в планах и проектах. И вот теперь жил новой надеждой: получить место с окладом в сто пятьдесят — двести рупий в ежемесячном журнале «Иравати». Но всякий раз, как я приходил туда, уважаемый господин редактор любезно поил меня чаем или кофе и столь же любезно провожал до дверей, так и не пообещав ничего определенного. Как я догадывался, он водил за нос не меня одного, но и еще какого-нибудь безработного журналиста, неторопливо прикидывая, кого же из нас взять. Кое-какие мои стихи уже были напечатаны в его журнале, он это помнил и потому обходился со мной с чрезвычайной предупредительностью. Пока я сидел перед ним в кресле, поддерживая неспешную беседу, душу мою согревала радостная уверенность, что не сегодня-завтра дело решится в мою пользу, но стоило мне спуститься по лестнице вниз и очутиться на улице, как снова меня одолевали сомнения. Сто с небольшим рупий, привезенных из Бомбея, таяли на глазах, и я не мог представить себе, на какие средства проживу хотя бы один день, когда карман мой окончательно опустеет. Не мудрено, что легкомысленная болтовня Арвинда и тхакураин порой становилась для меня невыносимой. Вот когда поразительно точной начинала казаться дошедшая до нас из далекой древности мысль о том, что физический голод во сто крат мучительней духовного. Меня просто бесило, что Арвинд не мог по достоинству оценить всю глубину этою великого изречения.
