Споры, крики и ругань вспыхивали вокруг меня поминутно.
Атмосфера накалялась.
Кто-то крикнул:
— Эй, коммунисты идут..
— Иду-у-ут!
— На Фридрихштрассе коммунисты!..
— Коммунисты идут…
— Десять тысяч…
— Ой, пусти-и-и-те!
— Десять тысяч!
Толпа хлынула вперед и, подхватив меня, выбросила на широкую улицу, заполненную толпами людей, одетых в синие рабочие блузы.
И над этой синеблузой процессией, шагающей густыми неплотными рядами, тихо казались красные знамена.
Впереди нестройными кучками бежали рабочие, они размахивали кепками и кричали возбужденно:
— Шляпы долой перед красными знаменами!
— Эй, шляпы долой!
Хорошо одетые буржуа, точно не слыша этих окриков, посматривали с усмешкой на процессию рабочих и о чем-то шептались между собой.
Тогда один из синеблузых подскочил к смеющимся с сжатыми кулаками, топнул ногой и крикнул злобно:
— Шляпы долой!
Господа выпустили ему в лицо сигарный дым и захохотали.
Рабочий крикнул что-то, размахнулся, ударом кулака сбил с господина шляпу и начал топтать ее ногами.
— Ах! — крикнул кто-то.
Буржуа с побледневшими лицами торопливо сдернули шляпы и начали бросать на асфальт дымящиеся окурки сигар.
Мне стало отчаянно весело и я, невольно для самого себя, крикнул громко:
— Ах, молодец какой!
— Мерзавцы, — прохрипело у меня над ухом, — это называется вежливость по русски!
— По русски иль по французски, а мы заставим вас уважать красные знамена, — запальчиво крикнул худой и высокий, стоящий рядом со мной на тротуаре.
— Не так скоро, — прохрипел толстяк.
— Посмотрим!
— Поезжайте смотреть в Россию, если вам нравится красный цвет!
— И поедем… Не ваше дело!
Толстяк негодующе мотнул головой и прохрипел, задыхаясь от злобы:
— Я удивляюсь, почему вы до сего времени не там?
— Мы ее здесь откроем… Слышите?.. Здесь — в Германии будет Россия! — крикнул худой и, грозно вращая глазами, кинул многозначительно:
— О, тогда мы с вами поговорим по иному, мой добрый господин!
Толстяк побагровел, надулся и канул:
— Скорее вы козла родите, чем это будет!
Поднялся невообразимый шум.
Худой кричал что-то и лез с кулаками к толстяку.
Началась свалка.
Я, воспользовавшись общей суматохой, поднял ногу и со всего размаха ударил альпийским носком по отвислому заду толстяка.
Потом и я что-то кричал и так же, как и все, размахивал руками, волнуясь за всех и больше всех.
Кто-то взял меня под руку и прошептал вкрадчиво:
— Господин, по вашему акценту я вижу, что вы иностранец! Не так ли?
— О, да, я только что приехал.
