Фима едва не перебил ее: “Именно потому что все мы такие, мы и профукали свою страну”. Но сдержался. Только осторожно загасил окурок, который Аннет положила на край пепельницы. И разделался с бутербродом, но так и не насытился.
– Мы поднакопили денег, родители нам добавили, и мы купили маленькую квартирку в иерусалимском квартале Гиват Шаул, немного мебели, холодильник, вместе выбирали занавеси. Никаких разногласий. Все – с уважением и по-дружески. Он испытывал подлинное наслаждение, уступая мне, либо я так думала тогда. “Дружба” – самое подходящее слово: оба мы старались быть хорошими. Порядочными. Соревновались – кто предупредительней окажется к нуждам другого. А потом родилась дочь, спустя два года – сын. Ери, муж мой Иерухам, оказался, конечно же, самым старательным и преданным отцом. Внимательным. Надежным. Вот самое верное определение для него – надежный. Муж, готовый стирать пеленки, чистить сетки от насекомых на окнах, готовить обеды по поваренным книгам, поливать цветы. В любую свободную от работы минуту вел детей в центр города, чтобы порадовать их. Со временем он и в постели стал лучше. Постепенно понял, что я не из стекла, если вы понимаете, что я имею в виду. Иногда рассказывал что-нибудь смешное за столом. Правда, у него появились привычки, выводившие меня из себя. Мелкие привычки, и не то чтобы вредные, но просто неистребимые. Например, постукивать пальцем по любым предметам. Но не как врач, обследующий грудную клетку больного, а будто стучится в дверь. Сидит в кресле, читает газету и, сам того не замечая, выбивает дробь по подлокотнику. Словно просит, чтобы ему открыли. Запирается в ванной, плещется по полчаса, но не прекращает при этом барабанить по кафельным плиткам, точно ищет за ними полый тайник с кладом. Или взял за моду вместо ответа ронять словечко на идише – “азой”, что просто-напросто означает “так”. Я сообщаю ему, что нашла ошибку в счете за электроэнергию, а он в ответ: “Азой”. Я ему: “Быть может, хоть разочек прислушаешься к тому, что говорят твои дети?” А он в ответ: “Азой…” Еще у кого-то перенял презрительное посвистывание, может, то было и не посвистывание даже, и не презрительное вовсе, а просто дыхание сквозь чуть приоткрытые губы. И неважно, сколько раз я говорила ему, что этот свист выводит меня из себя, он не мог отказаться от этой дурацкой манеры, да, пожалуй, даже отчета в ней себе не отдавал. Конечно, это сущие мелочи, с которыми вполне можно жить. Мужья-пьяницы, мужья-бездельники, мужья-юбочники, жестокие, извращенцы, психи – да полно кого похуже. И ведь у меня тоже наверняка завелись привычки, неприятные ему, но он сдерживался, молчал. Не было нужды раздувать из мухи слона из-за этих его посвистываний да постукиваний, явно им неконтролируемых. Шли годы. Мы переоборудовали балкон, сделали из него еще одну комнату, путешествовали по Европе, купили небольшой автомобиль, сменили мебель. Завели овчарку. Определили родителей, его и моих, в частный дом престарелых. Ери делал все возможное, чтобы радовать меня, он был доволен нашей жизнью. Или так ему казалось. И продолжал посвистывать и постукивать, а иногда ронять свое “азой”…
