«Крольчиха каждый месяц приводит минимум шесть крольчат, множим на десять — шестьдесят, по два килограмма, сто двадцать кило диетического мяса, плюсуй…» — «Не больно-то я и верю в эти байки. Рыбак, коли не сбрехнет, так и не дохнет. По себе знаю». Погасил свою гордую ухмылку и подумал, неужто в мире, который я так вдохновенно создавал, возможна эта несуразица, примитивное существование толпы, которая не знает, чего хочет, а скорее всего, не хочет ничего, кроме сытости во чреве, сначала они там растекались по ручейкам улиц из своих контор, замусоренных никому не нужными бумагами, бежали домой, в свои квартиры, пропахшие борщом и жареным мясом, теперь они возвращаются по тем же самым улицам обратно, но уже сытые, лица довольно лоснятся под лучами солнца, сейчас они сядут за свои столы, будут изводить бумагу, которая была когда-то прекрасными стройными деревьями, сотворенными мною с таким восторгом, деревьями, которые вольно и гордо разговаривали с небом, как равные с равным, если это так, если эти козявки действительно такие, какими видятся ему сверху, тогда зря он трудился вдохновенно шесть дней, или же ему не стоило отдыхать на седьмой день, а весь этот муравейник надо было на седьмой день творения расшвырять, испепелить, чтоб и духу не осталось… «Сперва обезьяны, а теперь дельфины…»
Проклятая проходная комната! Иван хлопнул дверью редакторского кабинета, прищемив арифметику Гуляйвитра. «Дельфинов теперь полюбил. Тварь есть тварь…» Переступил порог бухгалтерии, остановился покачиваясь, руки в карманах, над Василием Молохвой:
— Мозг этой твари, как вы только что выразились, в полтора раза больше человеческого, и извилин в нем погуще, чем у нас с вами.
— Может, и так, я не считал. Но общеизвестно, что только человечество создало разумную цивилизацию.
— Ваше самовлюбленное человечество катится к гибели. Оно стоит на пороге атомной войны. Мы развивались, мудрили и домудрились до самоуничтожения. Может, хотя бы вы найдете во всей этой позорной нелепости рациональное зерно?
Рванулся в печатный цех, надавил плечом на дверь, выхватил из кармана сигарету, пальцы дрожали. «Идиот, снова не сдержался, — шептал про себя, давясь табачным дымом. — Чуть не каждый день столько обещаний, клятв, решений, а что толку? Жалкий человечек. С тобой можно только варварскими методами. Буду казнить за каждое слово, сказанное без крайней необходимости. Десять, нет, пятнадцать секунд…» Оголил руку по локоть, затянулся сигаретой и прижал тлеющим концом рядом с тремя красными пятачками — раз, два — не спорь с посредственностями, три — своего ума не вставишь, четыре, пять, шесть — толпу не перевоспитаешь, семь, восемь, девять — будь выше их, десять, одиннадцать — перекошенное болью лицо, красные круги перед глазами, запахло паленым, пятнадцать…
