Но, выражаясь по-научному, он — идеалист, я же — рядовой материалист. Не в философском, а в обычном, житейском смысле. Иначе говоря, он больше о своем духе пекся, а я — о теле, руководствуясь мудростью Сковороды: «Приобретая духовное, берегись, как бы не загубить плотское, если это плотское может тебя привести к лучшему». (О Сковороде и о том, как штудировал его ваш покорный слуга после знакомства с Загатным, — смотри ниже.) Но снова же это слишком общо. Хотелось бы конкретнее. Не то попадут эти страницы в руки бойкого критика, тереховским обывателем обзовет и в прессе протянет, тогда не оберешься беды, особенно по служебной линии. Когда занимаешь такую должность, да еще в маленьком городке, где каждый на глазах у всех, приходится заботиться о моральной чистоте.
Хотите конкретней о разнице между мной и Иваном? Пожалуйста. Иван Кириллович всегда стремился прыгнуть выше своей головы. А я с детства убежден, что выше головы не прыгнешь. И потому довольствуюсь малым. Еще больше разжевать? Я довольствуюсь малым, как большинство людей, а он не хочет быть среди большинства, он индивидуальность, личность, интеллектуал и т. д., ему надо глубже, выше, чем серой массе, посредственности (по его словам).
К Загатному мы еще вернемся. Я о Хаблаке начинал. В Андрее меня с первой встречи раздражала какая-то патологическая неприспособленность к жизни. Его легко было жалеть, а жалость у меня незаметно переходит в пренебрежение. Действительно, ежели ты не калека, не больной, как ты мог допустить, чтоб тебя жалели? Мы все взрослые и знаем, что людям приходится время от времени зубы показывать, иначе тебе покажут. Ладно, пусть внешность от тебя не зависит. Пусть заболел в детстве, школу поздно кончил, поздно в армию призвали, поздно в институт поступил, все поздно. Но кто ж тебя, балбеса, заставлял семью заводить на третьем курсе института? Я имел уже определенное положение — и то не один месяц прикидывал, подсчитывал, прежде чем руку и сердце, как говорили когда-то, предложить, хватит ли мне тех знаков, что на Монетном дворе печатают. А кто заставлял Хаблака бросать педагогическую работу, не окрепнув, не получив квартиры, и легкомысленно кидаться в омут газетной жизни, о которой он имел весьма смутное представление? Это и я завтра воображу себя космонавтом, оставлю должность — и бегом на поезд. Что из этого выйдет? Каким, посудите, надо быть недотепой, чтоб забирать жену с ребенком у матери в чужую халупу, надеясь лишь на свою мизерную зарплату и безответственные обещания Гуляйвитра. А что до истории с редакторским псом, о которой речь пойдет ниже, то тут только руками развести.
