— Я был бы вам очень обязан, — проговорил, поднимаясь, Стагарт, — если бы вы мне показали комнату вашего сына.
Старуха указала рукой на дверь.
— Вот она. Вы можете пройти в нее.
Мы вошли в соседнюю маленькую комнату, убранную просто, но со вкусом.
Платье убитого лежало еще так, как его нашли сегодня утром.
Кровать была смята, но ничто не указывало на какую-нибудь борьбу.
На стенах висели фотографии родственников и знакомых дам убитого.
Стагарт внимательно осмотрел всю комнату, заглянул во все углы.
Я видел, что на лице его появилась выражение досады.
Он покачал несколько раз головой, видимо, не скрывая своего разочарования.
Вдруг он подошел к окну.
Глаза его заблестели, лицо его прояснилось, и выражение торжества блеснуло в его взгляде.
Я подбежал к нему и взглянул по направлению его взора.
Но Стагарт смотрел в глубоком раздумье в пространство и так как я видел, что теперь не время расспрашивать, то я ломал себе голову, что же именно могло его так приятно поразить.
Но я не нашел ничего.
Стагарт обернулся и подошел к старухе.
— Благодарю вас, госпожа Мазингер, — сказал он, протягивая ей руку. — Я сделаю все, что только в моих силах, для того чтобы выяснить это темное дело и доказать вам, что сын ваш не был самоубийцей.
Старуха разрыдалась и мы молча вышли.
— Мы должны еще осмотреть труп, — проговорил Стагарт, выходя со мной на улицу. — Я не могу себе представить, чтобы на трупе не было каких-нибудь следов, которые послужили бы нам для разъяснения этого загадочного убийства.
— Ты, значит, не веришь больше в самоубийство Мазингера? — спросил я.
— Конечно, нет.
— Но ведь он должен был защищаться, когда его клали в печь?
— Вероятно, — ответил Стагарт, — если только его предварительно не усыпили каким-нибудь наркотическим средством.
Мы скоро доехали до морга, и сторож привел нас в комнату, в которой находился труп несчастного.
Он лежал со скрещенными на груди руками, покрытый несколькими венками из роз и хризантем.
Раны от ожогов на лице производили ужасное впечатление и на лице его застыло выражение страшной боли, которую, очевидно, испытывал убитый. Все черты лица были искажены, рот был открыт, глаза глубоко впали.
Я не имел силы долго смотреть на изуродованный труп и сел в сторонке, в то время как друг мой исследовал труп.
Прошло некоторое время.
Наконец, Стагарт повернулся к выходу.
— Ну, что же? — спросил я. — Нашел ты что-нибудь, могущее пролить свет на это преступление?
— Нет, — ответил задумчиво мой друг. — Тело убитого не носит на себе никаких повреждений, конечно, исключая раны от ожогов. Наркотическими средствами, по-моему, он не был усыплен; если бы ему в рот сунули затычку, чтобы помешать ему кричать, то это было бы видно по вздутию нёба. Ничего этого нет.
