— Какие это разбойники?
— Да старшина-то эта ихняя.
— Не знаю. Как твоя фамилия?
— А фамиль-то у меня ноне не какая-нибудь: Ершихой прозывают, в. б.
— Не помню я такого дела; да скажи, в чем оно?
— А опростоволосили! Вот ведь какое у меня дело-то!
— Такого дела у меня нет. Да как же это опростоволосили?
— А вот так! Да еще принародно: вот ведь что, в. б.!
— Все-таки я не пойму, в чем дело.
— А вот пойдем в приказ. Я ведь и при них все разбрякаю… Я не боюсь их: мне что!
Мы пошли, и дорогой Ершиха сообщила мне следующее:
— Ты, ведь, в. б., государев человек, и я тоже: так ты скорее по мне потянешь, чем по ним. Они тоже прежде государевы, удельные были[53]. А, вот, зимусь, государь от них отказался — указ такой выдал: не надо, говорит, мне вас… разбойников этаких. Ну, а я-то как была государева — так и осталась. Так вот они из за этого-то на меня и стали налегать.
— Как же так только ты одна государева осталась?
— А, вишь ты, мужа-то моего в солдаты взяли, так он тоже самому царю служит… присягу принимал. Да он уж теперь до большого чину дослужился. И поначалу-то он не в простые солдаты попал, а в матросы. Еще тогда все надо мной смеялись: эй ты, матроска-смоленая..! А теперь он уж чин получил другой… мудреной такой, что и не выговоришь: бан-мандел ли, как ли?
Ершиха засмеялась, не знаю, над собой, или над названием мудреного чина.
— Ну, да как придем в приказ, так я тебе грамотку покажу, — сам увидишь, — сказала она.
Мы пришли, и она подала мне какие-то бумаги, донельзя засаленные и отчасти изорванные. Первая оказалась черновым прошением в Т. волостное правление. В прошении этом значилось, что просительница-матроска Авдотья Ермолаева Ершова, что она жалуется на крестьянина одной с ней деревни Петра Егорова Молчанова, который, без всякого с ее стороны повода, во время храмового праздника, на улице, принародно сперва обругал ее всякими непотребными словами; когда же она не сказала ему против его брани ни одного слова, принародно же сорвал с головы ее платок, начал таскать за волосы и всячески немилосердно бить, похваляясь зашибить до смерти и, может быть, зашиб бы, если бы ее не отняли бывшие тут имярек, на которых просительница и ссылается, как на свидетелей.
— Да эта просьба написана в волостное правление, так ты и подай ее туда или, все равно, в волостной суд, — сказал я Ершовой, прочитав прошение.
— Подавала я, да что в том! Вишь, они все по нем, по Петрухе-то тянут: им от государя отказали, так они государевых людей и стали нажимать, а за своих-то разбойников стоят. — А я на ихний-то суд плевать хотела, а то и хуже — только при твоем благородии молвить непригоже. Вот что!
