— Ты можешь доказать, что в ту ночь дома ночевал?
— Да как доказать? Дома ночевал, да и все тут…
— Не можешь ли указать свидетелей?
— Да, пожалуй, вся семья скажет.
— Нет, из посторонних.
— Да какие по ночам сторонние. Вот в лонской год о эту пору, так швецы жили, сапоги робили; потом катальщики, а ноне не привелось.
— Ступай, только пока домой не уходи.
— Ладно, поманю[11].
Он вышел. Вошел мой рассыльный.
— Лютикова привез, в. в.; прикажете позвать?
— Да.
— Слушаю-с.
Лютиков вскоре явился. — Наружность его бросилась мне в глаза своими особенностями. Это человек лет 35, большого среднего росту; очень темные мягкие волосы его, хотя и длинные, но подстрижены и причесаны не по-крестьянски; кожа на лице тонкая, очень белая, покрытая матовою бледностью; вообще лицо умное и красивое, но спокойные глаза его не имели никакого выражения. Костюм его отличался оригинальностью: он был и не крестьянский, и не городской; всякая принадлежность его, казалось, была приготовлена соответственно его своеобразным вкусам и привычкам. Вся фигура его просвечивала каким-то утомлением, какою-то вялостью. Вообще с виду он нисколько не похож был на плотника-поденщика.
— Тебя обвиняют в краже у Матвея Негодяева, — сказал я.
— По насердкам, ваше в-дие, — спокойно и сдержанно отвечал Лютиков. — Я ведь и Михайлу Сенотосовичу указал посредственников: те не попрут душой — скажут, где я был в ту ночь. Он записывал это.
— Я переспрошу твоих посредственников. Но, говорят, будто ты Ирине Негодяевой сказывал, в Вакомине, что это дело твое и…
— Да я и не видал ее… потаскухи.
— Не хочешь ли чего еще сказать к своему оправданно?
— Нет, ваше в-дие, не в чем мне и оправдываться-то… сами видите. Так вот попусту ляпают; нечего им, видно, делать-то, так… одна проманка!..
— Ну, ступай пока, только не отлучайся.
— Слушаю, ваше в-дие.
Я велел позвать Ирину Негодяеву. — Вошла женщина еще молодая. На красивом и симпатичном лице ее видны были следы тяжких страданий. Костюм ее обличал привычку к опрятности и даже щегольству.
— Ты Ирина Негодяева?
— Я, ваше благородие.
— Ты как будто нездорова?
— Ой шибко, ваше б-дие, нездорова, на силу на великую приползла…
— Если очень нездорова, так зачем же шла? Я бы мог…
— Как можно, ваше б-дие, коли начальство требует!
— Ну, по крайней мере, садись.
— Ой, спасибо тебе, ваше б-дие. А то моченьки моей не стало: еле-еле ноженьки держат.
— Чем же ты нездорова?
— Да чем? Продала я тело свое белое дьяволу, так, видно он, окаянный, и терзает его.
