— Ну, что же ты скажешь о деле?
— Да по всему кажется, что мы, а только не мы с Клеопатровым.
— А Иванов?
— И Иванов добрый человек! Только он от нас остался. — Виноват, в. б., обратился он к подпоручику. — …Шум был, только не мы начинали… и не были пьяны: мы только Патку от коновала отняли.
— Подозреваешь или нет Иванова?
— Нельзя подозревать, в. в.! Этот человек малого ребенка не обидит… честный; добрый человек! Не возьму я на душу греха подозревать его. Только он от нас остался, так, может быть, и знает что… Он не соврет… извольте его допросить: скорее я совру, а он не соврет. Ума не приложу, в. в.: как будто наше дело, а только не мы… Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!
Не вдаваясь в подробные допросы, я поспешил осмотреть место происшествия.
Домик Крючихи состоял из двух небольших комнат сажен в пять квадратных каждая. Они отделялись одна от другой узенькими сенцами, из которых был ход на чердак. В передней комнате, имевшей окна на улицу, Крючиха принимала в имянины гостей, а в заднюю, по единогласным показаниям Крючихи, Паточки, Клеопатрова и Чаплина, ушел коновал спать, после того как прибил жену. Ни в той, ни в другой, ни на чердаке, ни в подпольях ничего подозрительного не оказалось.
При вскрытии трупа оказалось, что хотя рана на шее сама по себе смертельна, но, кроме того, расколот череп. В желудке найдены сморчки. Он издавал сивушный запах, но следов отравы в нем не было.
Покончив эти следственные действия, я возвратился домой, чтобы облечь их в форму и распорядиться о так называемых мерах к пресечению обвиняемым способов уклоняться от следствия и суда, или, говоря проще, решить, кого из них посадить в тюрьму, кого отдать на поруки и кого оставить вовсе на свободе. Я написал постановление о заключении Крючихи с дочерью в тюрьму и об отдаче на поруки Клеопатрова и Чаплина начальнику команды, который настоятельно просил меня об этом и чего я сам душевно желал. Оно произвело различные впечатления на лиц, которых касалось. Крючиха выслушала его, как камень, если бы камни имели способность слышать и в то же время не чувствовать; Паточке оно доставило удовольствие: она слушала его, я теперь уверен, с неподдельным удовольствием; Клеопатров опять упал на колени, зарыдал и рассыпался самыми наивными выражениями благодарности; Чаплин, явно просветлевший, опять пробормотал: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!»
На следующий день в указные девять часов привели ко мне арестантов, и пришел начальник команды. Крючиха казалась такою же, как и всегда; Паточка тоже: она весело улыбалась, но на лице ее заметны были следы бессонницы. Ей, по-видимому, нравился арестантский костюм, в который с чего-то одело ее тюремное начальство; ей нравился звук ружей, опускаемых конвойными солдатами на пол. Я приступил к допросам, и начал с старой Крючихи. Как и накануне, она уклонилась от прямых ответов, и лишь одним, тоже уклончивым объяснением, дополнила прежние показания: на доводы мои, что зять ее убит если не в ее доме, то очень близко, она отвечала:
