— Ну, а Государевич-то что же? — перебил я ее.
— Ой, в. б., что Государевич! Не показался мне он с той поры, как младена я принесла. Сам видишь, каков он есть!
Только вот, как схоронила я своего ясного соколика, и говорят мне батюшка с матушкой: мы-де тебя просватали. Воля ваша, говорю я, родительская; а сама это думаю: уж какая я замужница! А потом опять думаю: как продала я свое тело белое дьяволу, так уж пусть он, окаянный, потешается; лишь бы мне упасти мою душеньку…
Вот прикрыли мою бедную головушку златым венцом, и не испоганила я, в. б., его. «Робь не ленись, есть не стыдись!» встретила меня свекровка-матушка. И ране того не ленива я была, да рученьки не подымаются; не люта была и на ежу я, а уж тут, — до того ли тут!
Тут Ирина, до тех пор сидевшая, встала, обратилась к образам и, осенив себя большим крестом, проговорила:
— Мати Пресвятая Богородица… Трех Скорбящих Радости! Помолись за мою душеньку грешную, чистую! В. б.! — обратилась она ко мне потом: не сади меня в острог докамечи!
— Я и не думаю тебя садить.
— Почто не думаешь? Наши-то сказывают, что посадишь: говорят, ты младена хотела вывести… так за то.
— Нет, я не думаю… мне жаль тебя: я хочу отдать тебя на поруки…
— Да никто не возьмет, кормилец! Коли вправду жаль тебе меня, так возьми ты сам!
— Мне нельзя. В таком случае я мог бы тебя совсем оставить на свободе.
— Ну так ослободи, кормилец, в. б.!
— Да тебе от этого хуже будет: если я тебя не отдам на поруки, так суд тебя в острог посадит.
— Да ведь как ты напишешь, в. б., так и суд так присудит.
— Ну, это еще Бог знает. Да отчего тебя на поруки не возьмут?
— Да все ноне налегать на меня стали: никто не возьмет! Да ведь и мне-то, в. б.: еще и лучше бы в остроге сидеть, али в каторге; только то я думаю, что ведь уж не жилица я на белом свете… уж кончина моя за мной стоит!.. Так умереть бы мне на своей стороне, поглядеть бы еще вон на эту елочку, повыть бы мне на могилушке моего соколика ясного!..
— Так ты не можешь представить по себе поруки?
— Нет, нет, в. б.!
— А вот что, — обратился я к Виктору Ивановичу: — по закону, удельных крестьян[20] могут брать на поруки удельная контора и приказы. Я вас бумагой спрошу: не возьмет ли ее приказ на поруки?
— Как прикажете, в. в.!
— Я не приказываю, а спрашиваю.
— Да коли есть закон, так отчего же?
Я показал закон; написал предложение и передал Виктору Ивановичу. Тот пошел в приказ за ответом.
— А как же, Ирина Прохоровна, — спросил я Ирину по уходе Виктора Ивановича, — говорят, будто ты у соседей все садки повыела?
