Далеко еще не дошел я до конца картин, как Градов явился с самоваром.
— Вот как обывательские-то, ваше выс-ие, кипят! — заметил он.
— Да, действительно, скоро.
— Посуду-то, ваше выс-ие, поди, свою употреблять станете?
— А пожалуй, — сказал я, отпирая погребец; — только я ведь старовер: для себя ты свою приноси.
— Благодарим покорно, ваше выс-ие, про свое-то рыло найдем.
Градов сходил за чашкой себе, а я тою порой сделал чай и налил.
— Со свиданием, ваше выс-ие, — сказал Градов, принимаясь за чай.
— Кушай на здоровье.
— Кушайте сами-то, ваше выс-дие, — проговорил он, ожигаясь.
После небольшой паузы, Градов обратился ко мне с вопросом:
— Видно, по Матюгину делу приехали, ваше выс-ие!
— Да, по краже… у Матвея Негодяева.
— Так. А ловко его охолостили крещеные, ваше в-дие!
— Да… А что это десятского[5] долго нет?
— Сряжается, поди, ваше в-дие. Баба, ведь, ноне у нас десятником-то стоит.
— Да зачем вы баб от десятничества не освобождаете?
— Нельзя, ваше в-дие, на две души пашет. Да вы не сомневайтесь, эта лучше иного мужика отстоит… Что это старухи долго нет? Уж весть-то про ваше в-дие, поди, дошла. — Все девчушка-то просится вечеровать… Ваша-то невеста. У нее ведь всякий барин, ваше в-дие, жених; а вас больше всех любит. Смеемся мы этта над ней: гляди ты, говорим, он рыжий какой! — Нет, говорит, белый. — Рожа-то, говорим, какая страшная, ровно у лешего! — Нет, говорит, он мне сладкого дает, беленькую денежку дал, а лешак-от не дал. Такая заглумная[6], право! Будет живуча, так вор-девка выростит. А я все про Матюгу-то думаю, ваше в-дие: вот, думаю, копил, копил мужик, пас, пас, а про кого припас? А вон и десятник готов, ваше в-дие.
В комнату вошла женщина средних лет.
— Арсютка прибегал, — начала она, помолившись сперва на иконы, а потом низко поклонившись мне и не столь низко Градову, — следователь, говорит, тебя зовет, его благородие…
— Не благородие, глупая, а высокоблагородие; у него писарь благородие-то, заметил Градов.
— Не обессудьте, ваше благородие, тьфу ты… Большое благородие…
— Опять большое! Высокоблагородие! — вмешался Градов.
— Ну, высокое благородие; наше бабье дело, — так…
— Не баба ты, — опять заметил Градов, — коли десятник!
— Да как же, Михайло Трофимович: хошь прозвище-то ноне и не бабье у меня, да ведь уж не во всем же я мужиком стала. Отойдет моя неделя, так опять бабой обернусь, — сказал десятский, скромно улыбаясь.
— Ну, матушка, — обратился я к ней, — хотя и не хотелось бы мне посылать тебя в такую пору, да что делать, нужно!
