— Ну а Ирина?
Допрашиваемая подошла ко мне очень близко, толкнула меня в плечо и вполголоса проговорила:
— Что Ирина? С ветру ляпают на Ирину! А ты, Виктор Иванович, смотри не проляпайся, что я скажу… мужики заедят…
— Что ты, милая, — отозвался Виктор Иванович: — я ведь сам присяжный человек.
— То-то, смотри, а не то ведь я и сама Настасье-то Аверьяновне… помнишь?…
— Ну, ну, — пробормотал Виктор Иванович: — отвечай вправду, что его выск-ие спрашивает.
— Что Ирина! Не пойдет на такое дело Ирина: бабье ли это дело?
— Да ведь вон говорят… — заметил я.
— А что говорят? Говорят, что она у нас садки[16] повыела… а врут все! Я сама, грешница, наперво на нее думала… Думаю, больше некому.
— Отчего же думала ты, что больше некому?
— А из-под неволи, думала.
— Как это?
— Как? А вот как. Ведь ее, сердечную, за голяка выдали, приданым обделили… сама, вишь, виновата: почто на Государевича полезла? Ну, а тем… новой-то семье… забедно стало, что приданым обделили… Ину пору и есть не дадут. Так вот и думали… а это не она. В девках-то, в. б., какая умница была: ласковая, приветливая… вот экого парнечка худым словом не обзовет!.. Ну, а теперь по что-то зубаста стала… Бог ее ведает! А это на нее так… с ветру ляпают…
— Ну, ступай с Богом домой, да посылай поскорее другую. Да нужно руку приложить!
— Ладно. Ты, Виктор Иванович, вели за меня заручить… только, чтобы писарь не знал, что тут написано, — не проляпался бы!
Вошла с такими же церемониями другая женщина. Она дала такое же показание, но с некоторыми подробностями.
— Говорят, — спросил я ее, — что Ирине в мужнином семействе житье худо?
— Ну, да как наперво не худо: учат!
— Как это учат?
— А как учат нашего брата? Всяко учат: ино за волосицы…[17], боле за волосицы, а ино и иным чем: всяк по своему скусу. Вон меня так… да ну его, прости Господи, красную рожу!.. А вон Иришку-ту, ляпают, ногами-то к грядке притянут, да кто чем попало… Всякомя учат нашего брата, кормилец… Нельзя!
— Отчего же нельзя?
— Да ведь уж это не нами повелось: видно, уж по правилу так.
— Да ведь это нехорошо.
— Да для нашего-то брата, вестимо, не больно-то хорошо; да уж коли закон такой, так что!..
Большинство женщин подтвердили показания двух первых, и только три последние остановились на «знать не знаю». Вероятно, содержание показаний первых дошло до мужиков, и те напомнили им о том, что наука и правило не пустые звуки, что у всякого свой скус есть.
Мужики дали показания совершенно в другом, отзывающемся дипломатиею, скусе. Все они, как один человек, сказали, что далеко живут от обвиняемых — иной сажень за 30, другой — за ручьем; что слыхом они уверяются, будто дело Лютикова, Негодяева, а, пожалуй, и Ирины, а окромя того не знают: сами-де тут руки не прикладывали; что о Лютикове они ничего сказать не могут… не нашей-де волости; что Иван Негодяев напредь того ни в каких глупостях замечен не был; что Ирина Негодяева им уж надоела: из-за нее-де вот колькой день проманки… как бы не проляпалась бы, так, быват, и следства не было бы; что не надо им ее: сама виновата… почто с вором обходилась… у ней ли женихов не было; что если ее и учат, так так и следует: на то закон, на то правило есть!..
