— Вот тебе и портфель, Владик, зелененький…
Пришел папа, и мама со вздохом рассказала ему, что ничегошеньки у них для школы нет — ни портфелей, ни тетрадей, ни ручек, ни чернильниц, ни пеналов. И школа ничем не поможет. Нашлись где-то на складе грифельные доски, их и раздадут. Прямо как в сказках Андерсена! Правда, у местных остались кое-какие довоенные запасы, поделятся, но на всех не хватит.
Папа сказал, что надо бы съездить в Кустанай или еще куда. Да и вообще, может, пока повременить годочек?..
Тут уж мама рассердилась не на шутку:
— Ага, будет он еще год пауков по степи гонять! Ничего. Учебников не будет — так учителей послушает и запомнит. Память у него отличная. Парень он у нас неглупый, вон какие книги читает. Роза говорит, многие букв еще не знают, восьмилетние-то!
«Им помогать некому, — подумал я, — отцы воюют, матери работают».
Видно, и папа про то же подумал.
— Да, парень он неглупый, пускай учится. И помочь есть кому. Ну, с чего начнем, сын?
— Пап, помоги мне с часами разобраться.
* * *
Начались сборы Владика Леонова в первый класс не помню какой школы в далеком поселке на реке Тогузак. В бывшую санитарную сумку много чего не могло влезть, да и класть пока было нечего. Мама из розовой бумаги сшила две тетрадки для русского языка и арифметики. Одну разлиновала в косую линейку, другую в клеточку. Сделала из ткани кармашки для букв и стала эти буквы вырезать из плотной синей бумаги. Папа настрогал палочки для счета, ровно сто штук. Я же пока осваивал грифельную доску — небольшую прямоугольную черную пластину, вставленную, как снимок, в деревянную рамку; к ней прилагался грифель — белая палочка толщиной и длиной в карандаш. На доске я нарисовал упавшего человечка и коня перед ним. Мама взглянула: что это за палочки и черточки? А это из песни «Там вдали за рекой», это боец молодой, он поник головой и честно погиб за рабочих. Но разве такая песня интересна женщинам? Эмма и ее подруги поют про то, как на позицию девушка провожала бойца, как они «простилися на ступеньках крыльца». Хорошая песня, только жалостливая. Покачав головой, мама сказала, чтобы я не черкал зря на доске и не портил грифель. А папа, мне подмигнув, добавил, что доска — очень хорошее изобретение: решил задачу неверно, стер и снова написал. «И опять неверно», — хмыкнул я.
Помаленьку сумка заполнялась. В школе каждому выдали по карандашу и ручке с пером и велели очень беречь — других не будет. Карандаш с ручкой одиноко лежали в пенале, который сделали для меня парни из модельного цеха, а папа торжественно вручил. Пенал был большой и тяжелый — и единственный во всем классе. Такой же редкостью была бронзовая чернильница с завинчивающейся крышкой — ее выточили токари. Я носил чернильницу в школу, хотя первые недели мы, неумехи, писали только грифелем на доске и карандашом в тетрадках, пока «почерк не наладится». Лежала она в мешочке, но чернила все равно протекали и мазали мне руки. Васька таскал чернила в бутылке и тоже вечно мазался. В конце концов он разозлился и налил вместо чернил свекольный сок: можно и писать, и пить такие «чернила».
