Спокойная, певучая стихия второй части как будто вернула Толю из забытья. Когда рояль и флейта начали свою перекличку, казалось, вот-вот готовую обернуться в членораздельную речь, он слушал уже с открытыми глазами и, улыбаясь, оглядывал длинную цепь барельефов по стенам зала с изображениями всех великих композиторов мира, тоже как будто пребывавших в состоянии очарованной сосредоточенности.
«Милый, хороший!» — любовалась исподтишка Наташа и не удержалась, с нежностью прикоснулась к Толиным пальцам. А он — опять с отрешенным лицом — поспешно убрал руку. Если бы не зал, полный народу, Наташа громко рассмеялась бы. Она лишь тихонько улыбнулась и беззвучно пошевелила губами: «Чудной…» Какими мыслями полон он сейчас, — кто скажет? Лицо его озарено внутренним светом, и это, конечно, знак большой и тайной работы чувств. «Что же с ним сегодня творится такое?»
В конце концов Наташа и сама поддалась силе звуков, их все нарастающей буре. Дождавшись знакомого мига в третьей части, когда оркестр сдержанно и тихо начал широкую, величавую, певучую мелодию, прекрасную, как взлет души к солнцу и счастью, души, раскованной уже, освобожденной, во всех слезах омытой, во всех страстях испытанной и очистившейся, она тоже замерла недвижно.
Худенькая женщина в белом за роялем, казалось, теперь не столько играла, сколько прислушивалась, — такой пленительной была песнь оркестра. Но вот вновь рожденная мелодия доведена в оркестре до конца, тогда рояль начал повторять ее с самого начала. Звуки, полные сдержанной силы, падали, падали, они срывались со струн, как тяжелые капли, и точили, точили последние преграды к тайному тайных души.
Артистка держалась в эти минуты за роялем выпрямившись, с горделиво откинутой головой. Лицо, такое нежное в своих очертаниях, вдруг исполнилось воли и силы, даже величия. Клавиши обменивались сложными пассажами со всеми скрипками и духовыми инструментами. Пианистка, не меняя выпрямленной, вызывающе гордой позы, начала легонько раскачиваться на сиденье по мере приближения своей партии к концу. Последняя капля звучно сорвалась со струн рояля, — и в этот самый миг дирижер, широко простерши обе руки над массой пюпитров перед собой, сделав вдруг резкое и властное движение наклоненными вперед плечами, бросил весь оркестр в подмогу солистке: грянула снова генеральная тема, но уже мощно, торжествующе — звуки хлынули, как громкий водопад, со всех смычков справа и слева, изо всей сверкающей под обильным светом меди, из-под клапанов каждого из деревянных инструментов, что теснились позади виолончелей, в самой глубине подмостков, вблизи труб высокого органа.
