Оля локтем вытерла глаза, прикусила губу и занялась Фединой ногой. Он зашипел от боли.
— Терпи давай… Степка и тот терпел.
Федя улыбнулся:
— Это же Степка. Он у нас герой… Как ты.
— Я-то при чем?
— А помнишь, я тебе локоть бинтовал? Ты даже не пикнула.
Она тоже улыбнулась:
— Я… внутри вся пищала… А терпеливее всех Боря.
— С чего ты взяла?
— А забыл, что ли, как он палец стамеской разодрал? Я йод лью на порез, сама чуть не в обмороке, а он смеется.
— Ну еще бы, — не удержался Федя. — Потому что это ты. Ты с него хоть шкуру сдирай, он будет радоваться.
У Оли порозовели вокруг сережек мочки.
— Почему это?
— А вот потому это…
— Дурень!
— Кто? — хихикнул Федя. — Борька или я?
— Оба… Давай забинтую.
— Так подсохнет. Обойдусь без орденской ленты… Оль, а чудо египетское не появлялось?
— Нет, он сказал, что Слава будет его до обеда живописью мучить.
Федя взглянул на свои часы, которые уцелели во всех передрягах. Было половина первого. Надо же, и полутора часов не прошло с начала всех приключений! А кажется — целый день!
— Ох, Ольга, почему-то так в сон клонит. Хоть падай…
— Это нервы, — сказала Оля. — Иди в дом и ложись на диван. Дома никого нет…
— Я лучше здесь… — Федя как в тумане двинулся в гараж, убрал с лавки банки-склянки, лег на твердое дерево.
— Дай я постелю что-нибудь, — забеспокоилась Оля.
— Так сойдет… Ох, Ольга, а пленка-то где?
— Здесь пленка, все в порядке. Боря придет, и проявим.
— Угу… — И Федя поплыл, поплыл сквозь отрывочные воспоминания о случившемся, сквозь цветные пятна и рой несильных уже, щекочущих мурашек от ожогов…
Но дрему прервали треск мотоцикла и голосистая Степкина тревога:
— Федя здесь?!
Папа Штурман сказал:
— Ты, Федор, не кручинься, в обиду тебя не дадим. И папаше твоему я позвоню сам, чтобы воспринял дело в нужном ракурсе… — Он укатил, оставив ребят.
Подробности излагал уже Борис. Перескакивал с одной на другую, иногда смеялся, иногда тревожно смотрел на Федю. Кое-что добавлял от себя и возбужденный Степка. В итоге сложилась такая картина.
Во время темпераментной беседы папы Штурмана и старшего лейтенанта Щагова (в которую деликатно и всегда кстати вступал порой отец Евгений) возникли две не похожие друг на друга версии. По словам Щагова, некий подросток-хулиган без разрешения вел киносъемку с берега, а затем непонятно почему набросился на работницу интерната, которая проводила со своими воспитанниками экскурсию. Когда случайно проходивший там Щагов пытался выяснить, в чем тут дело, подросток набросился на него с оскорблениями, оказал сотруднику милиции злостное сопротивление и, будучи доставлен в отделение, продолжал вести себя вызывающе. Отказался назвать себя. А потом в комнате временного содержания без всякой причины травмировал другого задержанного каким-то химическим средством и бежал из милиции, что само по себе является преступлением, караемым по статьям таким-то и таким-то…
