Мой друг Трумпельдор | страница 82
К сожалению, вариантов тут нет. Был бы он не ректором, а просто ученым, то тогда конечно. Если захочешь, можешь скривить лицо. Встать в позу, наконец. Сказать, что думаешь только об опытах — и ни о чем больше.
Пожалеем бедного Ивана Ивановича. Как-никак человек старался. Мало кто в его положении хочет сохранить достоинство. При этом Боргман не перебарщивал. Благодаря этому вышла ему не отставка с волчьим билетом, а только поднятые брови и несколько сердитых галочек на полях.
И все-таки Боргман не выдержал. В конце 1910 года подал прошение. Можно было уйти по состоянию здоровья или в связи с научными занятиями, но он решил, что достаточно. Если дело в нарушении прав студентов, то так надо и говорить.
Многие из тех, из-за кого ректор покинул свою должность, были ему неприятны. При посторонних он бы не стал выяснять отношения, а в личном разговоре мог спросить: что важней, чем смерть гения? Говорите — правда и справедливость? Так ведь умерший — то самое и есть.
Хотя в дни прощания мне мешали слезы, но кое-что я разглядел. Кто только не пытался воспользоваться этим уходом! Причем поводы были так далеки от Толстого, что прямо дивишься.
За пару дней университет превратился в революционный штаб. Наверное, где-то висели расписания занятий, но теперь это мало кого интересовало. Другое дело — листовки. За, против, ни за, ни против. От этой разноголосицы голова шла кругом.
Подписи в основном обобщенные. Не Иван Иванов, а «группа с.-р.». Пусть те, кому это положено, разгадывают аббревиатуры, а меня волнуют предпочтения. Мне это показалось настолько важным, что кое-какие листовки я снял со стены.
Бумаги могли всплыть вместе с отчетом Боргмана, но кто же знал, что откроются архивы? Детский опыт потрошителя яблоневых садов подсказывал мне: возьми. Лучше это сделаешь ты, чем полиция. Еще хуже, если эти листовки пропадут в куче мусора.
Возможно, я так поступил из-за газеты, которую мы выпускали в плену. Уже говорилось, что от нее не осталось почти ничего. Конечно, можно было припрятать в кармане или подкладке, но я не решился. Себя довез в целости-сохранности, а наше издание не уберег.
Зато с листовками не оплошал. Вот они, в папочке. Читаю — и сразу возвращается все, что связано с этими днями.
Значит, не так уж ошибался Савинков, когда передавал мне докладную. Да и Плюшкин со свечными огарками был по-своему прав. Уж не говоря о коллекционерах бабочек. Каждый из них способствовал не умалению, а прибавлению.