Так чувствовали себя мы все. Только представьте: едва о чем-то подумаешь, а это уже напечатано. Вот эта мысль — черным по белому. Доступна всякому, кто умеет читать. Впрочем, безграмотные тоже не обойдены. Если прислушаются, то будут в курсе. Когда выходил новый номер, сразу начинались обсуждения.
Если газета — это праздник, то как его не отметить? Дома мы бы выпили и закусили, а здесь почистил ботинки — и идешь в фотографию. Чувствуешь себя трижды богатым. Во-первых, автором. Во-вторых, франтом. В-третьих, человеком, которого фото перенесет в родной город. Уж как там обрадуются! Вытащат снимок из конверта и скажут: вот это да!
Как все повернулось. Столько лет не было повода для гордости, а тут расправили плечи. Хоть и не чувствуем себя свободными, но уже начинаем что-то в этом понимать.
Уж как мы разговорились благодаря газете и театру, но все же оставалась область неразглашаемого. Зачем, к примеру, говорить о снах? В том и есть смысл видений, что ты их видишь, а больше никто.
Через столько лет можно открыться. Тем более что рассказывается это негромко, словно на ушко Главному читателю. Не хочешь ли знать, дорогой праправнук, что воображают воины? Думаешь, накрытые столы? Нет, тихие фигуры матери и отца. Вот они вышли встречать сына. Вглядываются подслеповато: руки и ноги на месте, медали во всю грудь. Теряются от счастья и спрашивают: «Как, сынок, ты прожил эти годы?»
Что на это сказать? Нас призывали: «Бейтесь насмерть!» — и мы себя не жалели. Потребовали: «Сдавайтесь!» — и отправились в плен. Ну и я как все. Сперва бился, а потом оказался в Хамадере.
«А вы чем занимались?» — спрашивает солдат. Отвечают: «Ничего особенного. Наши знакомые ждали своих сыновей, а мы ждали тебя».
Дополнение 1961 года. Написано на оборотной стороне листа
Никак не думал, что застану шестидесятые годы, а вот они наступили. Говорят, на моей бывшей родине стариков принимают в пионеры. Мол, приобщитесь к жизни нового поколения. Снова почувствуйте себя вступающим в жизнь.
В той стране, где живу я, тоже происходит что-то такое. Я часто выступаю перед новой порослью, участвую в военных построениях около могилы Иосифа. На правах старейшины говорю что-то бодрящее. Кажется, молодые не особенно верят. Уж больно в своем нынешнем состоянии я не похож на воина и первопроходца.
То, чего мы так хотели, произошло. Государство создано. Правда, шесть миллионов моих соплеменников развеяны как дым. Или, вернее, вместе с дымом, который шел из труб крематориев. Возможна ли такая цена? Ответ на этот вопрос может дать только тот, кто не препятствовал этому ужасу.
