Отец спал. Он еще ничего не знал, так как и на сегодняшнее собрание не пошел. Думал, что все обойдется, без него решится и решится именно так, как выгодно ему: одни пойдут в колхоз, другие — поживут единолично. С последними хотелось и ему, молодому хозяину, пока что остаться.
А утром, конечно, он прослышал о собрании и о моем решении быть в числе первых колхозников, прослышал и о том, что я даже секретарствовал на собрании.
Как он реагировал на это, я уже рассказал.
Хорошо помню, что происходило в доме после моего вступления в колхоз. Мать плачет, отец скандалит, младшие ребята попрятались кто куда и, выглядывая из своих углов, приготовились слушать, как я буду ссориться с отцом, что буду ему говорить, как буду защищаться.
— Не будет по-твоему, — повторил отец в который раз, похаживая взад-вперед. — Цыплята кур никогда не учили и учить не будут…
Переживал он сильно, глубоко. Я сам понимал, что ему трудно справиться с той задачей, которую я, сын его, перед ним поставил. Не мог он просто вот так отмахнуться от происходящего, да и со мной порвать нелегко. Надо было думать, соображать.
Мать незаметно поглядывала на меня. Она знала, что молчать я не буду, знала, что я скажу то, о чем всем говорит ее брат Игнат, о чем говорят нам в школе. И я не молчал. Тихо, но как можно увереннее, я говорил:
— Учить, тата, мы никого не собираемся… Мы только советуем, убеждаем… И убедим. Я знаю, что все нам скоро поверят. И не по-моему, а по-нашему будет!..
Говорил я, действительно, как взрослый, говорил довольно спокойно, но на отца не смотрел, не видел, как он воспринимал мои слова, глядел себе под ноги, будто там, на полу, было что-то написано.
Отца, однако, задели мои слова: «все нам скоро поверят».
И он с раздражением ответил:
— Все? Те, что бобылями жили, и в колхозе бобылями останутся, потому что работать ни за что не будут… Им лишь бы вступить… (Бобылями у нас почему-то называли самых отъявленных лодырей).
Действительно, после этих слов отца я подумал, что и на самом деле братья Семеновы, двое Алексеевых — Мартин и Харитон — и Стригун Никодим первыми записались в колхоз. А у них, как говорится, ни кола ни двора. Вот уже сколько лет, как их советская власть наделила землей, а до сих пор на ноги не стали, хозяйство свое никто из них не наладил. Я думал об этом, а отец тем временем не сдавался, наступал более решительно:
— Таким хоть сразу в коммунию… Им бы только за ложку большую ухватиться. На все готовенькое метят. На чужом горбу да в рай, живи — не помирай…
