Какая-то внезапная неприятная теплота коснулась затылка Кравцова: упрямость министра он знал, это ничего доброго не предвещало, и Кравцов, испытывая волнение, посчитал уместным пустить в ход запасной вариант — он у него был готов.
— В общем… не хочет. Вернее, полагается на ваше решение, товарищ министр. Вам, мол, видней — справится или нет…
— Ну да ясно, — перебил с легким раздражением министр, и тяжеловатый из-под бровей взгляд его уставился на Кравцова. — Понимаю: допытывались, справится или нет… Правильно он вам ответил на бестактность. Сергеева немного знаю. В беспомощности, думаю, расписываться не станет. Так!
Белая кисть руки медленно взмахнула над столом.
Кравцов сдержал ворохнувшееся раздражение, сознавая, что проиграл, но и не хотел показать себя сломленным перед генералом-кадровиком, сохранял достоинство, напряженно лишь подумал о маршале: «Не с той ноги, что ли, встал?» Министр захлопнул папку личного дела, подвинул по столу в сторону генерала из ГУКа. Тот, весь скованный, сказал раздельно, с паузами:
— Семейные у него дела, товарищ министр обороны…
— Что еще за дела? — Черные густые брови министра поползли вверх, стянув кожу на лбу в горизонтальные складки. — Любовница есть?
— Разошелся с первой женой. Там, в личном деле, письма есть.
— Давно?
— Лет десять назад. Но в письмах тех жена обвиняет…
— Брак официально расторгнут?
— Не давала согласия, но теперь законно…
— Так чего же… — Министр положил пухловатые пальцы на кромку стола. — Все! А вам, Василий Сидорович, — он повел головой в сторону Кравцова, — советую учитывать, что не вы один решаете все, кое-что могут и другие…
Взбагровев теперь уже явно, Кравцов промолчал, лишь каменно стиснул зубы.
3
До одиннадцати оставалось пять минут, когда Янов с Сергеевым вошли в приемную. Подполковник, светловолосый, с залысинами, чисто выбритый, приподнявшись за столом, уставленным аппаратами, сдержанно, с достоинством попросил присесть, сказав, что ровно в одиннадцать доложит министру. Продолжал спокойно листать бумаги.
В приемной — тишина и торжественность: звуки скрадывались, должно быть, тяжелыми портьерами и огромным пушистым ковром на полу. Присев на стулья, плотно, один к одному, поставленные вдоль стены, Янов и Сергеев как-то опять неловко помалкивали, явно подавленные тишиной и строгостью приемной. Упершись в колени ладонями с растопыренными пальцами, Янов поводил свислыми бровями, сводил их в косую линию. Сергеев, теперь малость развеявшись, отвлекшись от прежних невеселых дум и перестраиваясь на предстоящий разговор с министром — каким он будет, по какому пойдет руслу, не повлияет ли тот царедворец (он так и сказал мысленно, подумав о Кравцове), — то посматривал на блестевшую от лака высокую резную дубовую дверь в кабинет министра, то косил на Янова, не решаясь заговорить, да и, признаться, говорить особенно тоже не хотелось: все еще испытывал вроде бы какую-то пустоту.
