Когда кончили есть первое, мама принесла большую миску картофеля и поставила ее на стол.
— Опять картошка! — сказала Берта, с недовольным видом отталкивая свою тарелку.
Я взглянул на нее.
— В окопах, Берта, не каждый день есть и картошка.
Берта покраснела, но все же огрызнулась:
— А ты откуда знаешь? Ты там не был.
Я положил вилку и посмотрел на нее.
— Берта, — сказал я, — я дважды пытался уйти на фронт. Меня не пустили. Пока что я каждый день провожу по два часа в госпитале...
Я помолчал и подчеркнуто, с ударением на каждом слове продолжал:
— Вот что я сделал для Германии. А что сделала для Германии ты, Берта?
— Берта, — начала мама, — постыдилась бы...
Но я оборвал ее:
— Позволь, мама.
Она замолчала. Я повернулся к Берте и, глядя на нее в упор, повторил, не повышая голоса:
— Так что же ты сделала для Германии, Берта?
Берта заплакала; до самого десерта никто не проронил ни слова. Когда мама встала, чтобы убрать со стола, я сказал:
— Мама...
Она снова села, и я взглянул на нее.
— Я все обдумал. Пожалуй, действительно лучше упразднить общую вечернюю молитву. Пусть каждый молится в своей комнате.
Мама вскинула на меня глаза:
— Ты же не хотел этого, Рудольф.
— Я передумал.
Наступило молчание, затем она проговорила:
— Пусть будет по-твоему, Рудольф.
Мне показалось, она хотела что-то добавить, но раздумала. Мама и сестры начали убирать со стола. Я сидел, не шевелясь, на своем месте. Когда мама вернулась из кухни, я сказал:
— Мама...
— Да, Рудольф.
— Это еще не все.
— Да, Рудольф.
— Теперь я буду завтракать по утрам с вами.
Я почувствовал на себе взгляды сестер и повернулся к ним — они сразу же опустили глаза. Мама машинально поставила на стол стакан, который держала в руке. Она тоже не поднимала глаз. Немного помолчав, она сказала:
— До сих пор ты вставал в пять часов, Рудольф.
— Да, мама.
— Ты решил больше этого... не делать?
— Да, мама. Отныне я буду вставать в семь часов.
Мама застыла на месте, она лишь слегка побледнела и машинально то брала стакан со стола, то ставила его обратно. Она спросила неуверенно:
— В семь часов? А не поздно ли, Рудольф?
Я взглянул на нее.
— Нет, мама, не поздно. Я буду ходить прямо в школу.
Я сделал ударение на «прямо». Мама растерянно заморгала, но ничего не сказала.
Я добавил:
— Я немного устал.
Мамино лицо прояснилось.
— Конечно, — поспешно подхватила она, как будто эти слова сняли тяжелый груз с ее души. — Конечно, работая так, как ты работаешь...
Я оборвал ее:
— Значит, договорились?
