Барон задохнулся от гнева. За спиной барона, чуть впереди свирепых дружинников, юная и светловолосая Амансульта, истинная Кастеллоза, полузакрыв глаза и презрительно выпятив нижнюю губу, держалась рукой за луку седла, не замечая поглядывающего на неё сладко улыбающегося рыцаря Раймбаута. Ещё в двух шагах от неё злобно скалился трувер де Борн, рыцарь Бертран де Борн, гостивший у барона Теодульфа. Неделю назад он принял участие в вооружённой вылазке барона Теодульфа против монастыря Барре, но проклятые монахи успели запереться в каменных стенах и удачно отбили штурм. Воспоминание об этом, так же, как и сладкие взоры, бросаемые рыцарем Раймбаутом на юную Амансульту, разжигали сердце трувера мстительным огнём.
Барон махнул рукой.
Огонь у ног катара занялся сразу.
Где-то неподалёку, наверное, свалившись в яму, но как бы в ответ на вспышку огня, взвизгнул и пронзительно заголосил поросёнок. Так же пронзительно и в тот же самый момент, окутавшись огнём, пронзительно заголосил привязанный к деревянному столбу тряпичник.
— Сын погибели! — голосил он. — Злобный слуга сатаны! Пей своё вино, создание Сатанаила, утешай себя кровью чистых!
— Истинно так! — вскричал барон.
Ужасный вопль сжигаемого заживо катара, кажется, веселил барона.
Уперев руки в бока, барон Теодульф застыл в седле, его выпуклые глаза выпучились. На кожаном камзоле в свете огня отчётливо виднелся искусно выдавленный мастером ключ — герб рода Торкватов.
Просто ключ.
И никакого девиза.
Знающий поймёт.
— Сын погибели! Слуга Сатанаила!
Катар вдруг смолк, потом опять пронзительно завизжал. Смолк и сразу вновь пронзительно завизжал и провалившийся в яму поросёнок. Их визги слились в один, заставив толпу простолюдинов вздохнуть. Толпа с ужасом внимала треску огня и визгу катара.
Маленького Ганелона, стоявшего рядом с Гийомом-мельником, вдруг обдало холодом и затрясло.
Когда огонь резко возвысился, тряпичник на столбе уронил голову на грудь и смолк.
— Монжуа!
Барон Теодульф с места сорвал лошадь и поскакал к замку, увлекая за собой гостей и дружинников.
Странные серые мухи поплыли перед глазами Ганелона.
Он вскрикнул.
Болезненная судорога исказила его мальчишеское лицо.
Он упал и ничего не помнил, пока его не облили водой прямо у колодца, черпая её длинным кожаным ведром.
Даже сейчас при воспоминании о сожжённом катаре Ганелона передёргивало ледяным холодом.
Синь неба, поднял он голову. Небесный жар. Каждая скала источает тепло.
Лето. Свет небесный, матерь Долороса скорбящая! Ганелон увидел: Амансульта остановилась.
