Сигареты нашлись - целый склад, двадцать или тридцать блоков синего «Винстона». Там еще много чего было: вода, консервы, туалетная бумага, кислородные баллоны, куча лекарств, книги. Книги! Кто-то долго готовился. Только к чему? Теперь, имея память третьего себя, того Фридмана, который оказался в этом времени случайно, провалился, я знал, что никаких больших катастроф, от которых нужно было бы скрываться глубоко под землей, не случилось.
Еще у меня была память первого меня, того, что так и остался валяться на полу кухни сломанной куклой, и я знал, что Манохин никогда и ничего не говорил мне о бункере. Или... Нет. Проклятый бункер вне плана. Никто ничего не знал о бункере.
- Осторожно, ступенька!
Лана раздраженно подала руку.
- Спасибо, - бросила.
Спустились вниз, в душную теплоту. Стали хозяйничать.
- Что это?
Лана держала в руках какое-то электронное устройство вроде читалки, которое взяла с заваленного хламом стола.
- Не знаю, электронная книга. Положи. Пойдем.
Лана положила устройство рядом с чем-то, похожим на электрический чайник. Серое конусообразное нечто с красными огоньками вертикально в ряд, как пуговицы на рубашке.
- А это что за фигня?
Осторожно, готовая резко оторвать руку, тронула «чайник» указательным пальцем.
- Не знаю.
Мы нашли еды, разложились на столе, в который Манохина втыкала свой огромный нож, поели. Я сосал сигарету, и, так как больше не был голоден, был готов продолжать.
- Нам нужно идти.
- Куда?
Лана не боялась. Порозовела, пришла в себя.
- Нам пора.
В бункере комфортно и сухо, да здесь даже можно было бы остаться: электричество, провизия, лекарства. Не хотелось подниматься наверх и тащиться куда-то по холоду. Но у меня в голове горела метка. Дразнила. Не давала сосредоточиться, не давала переключиться. «Никому не нужен никакой корабль», ага. Кто знает, что происходит в голове у этого... кто бы это ни был... Но я... что я? Я не умею летать. Никто не умеет. Мне нужна помощь.
- Куда мы пойдем?
- У меня есть друг...
Во рту стояла горечь, а еще внезапно оказался забит нос. Дышать тяжело. Голова гудела. Я давно не чувствовал такой боли: ссадины, порезы и синяки. Неприятно. И рука дрожит. Кожа стала сухой, стянулась. Поднимаю глаза на Лану.
- Он нам поможет. Мне нужно...
Не понимаю, как обо всем этом рассказывать.
- Я не пойду, - говорит она.
- Хорошо, не иди.
Лана сунула в рот вилку, на которой был кусок тушенки, и стала обстоятельно жевать, не спуская с меня глаз. Дожевала, проглотила.
