– Я наверх, не возражаете? – почтительно спросил он и оккупировал козырную позицию – одну из багажных полок, где можно было разлечься во весь рост.
Следом купе атаковала шустрая молодежь. Двое вокзальных мальчишек, промышлявших тем, что занимали хорошие места, а потом уступали их за мзду, пристроились – один, белобрысый, у окна напротив китайского свертка, другой, рыжий, на второй багажной полке. Внизу можно было усесться еще троим. Рядом с белобрысым шлепнулась девка, чуть не по нос замотанная в багряный платок. От нее совсем чуть-чуть отстал стройный запыхавшийся юноша в гимназической шинели и фуражке.
– Оп-ля, села! – радостно крикнула девка. – Не сойду – хоть режьте!
Гимназист сказал:
– Vene, vidi, vici. Уф.
Последнее, восьмое место, подле азиата, досталось юркому попику, прошмыгнувшему под рукой у какого-то растяпы.
– Эй, батюшка, нехорошо, – сказал растяпа. – Я перед вами был!
Святой отец назидательно молвил, разматывая шарф крупной домашней вязки и вытягивая из него серебряный наперсный крест:
– Так и в Евангелии сказано, сын мой: «Мнози же будут перви последнии и последни первии». Нам ли, грешным, на то роптать? Хочешь, благословлю тебя троекратно трехсвятным благословением? Ну и зря.
И заерзал, устраиваясь так основательно, что сразу стало понятно: этого тоже хоть режь – не сойдет.
Купе наполнилось, однако рассадка была еще не окончательной.
– А вот кому место лежачее, богатое? А вот кому место самолучшее у окошка? – заорали мальчишки.
– Почем? – спросил обойденный попом растяпа. Услышав цену – сто рублей, – плюнул и отошел.
Место у окна выкупила щекастая баба в дубленой куртке – сторговала за семьдесят керенок и вареное яйцо. Малолетний барыга сунул добычу в шапку, исчез.
А второму, рыжему, не повезло. Какой-то бритый гражданин, в короткой бекеше и кубанке, вместо того чтоб заплатить, молча взял паренька за шиворот да выкинул за дверь.
– Ты что, контра?! – взвизгнул малолеток. – Я те перо воткну!
Но бритый нехорошо щелкнул языком и ощерил зубы, сверкнув золотой фиксой. Мальчишку сдуло.
* * *
Так в «синем» сформировалась поездная аристократия, заселившаяся в единственное купе. Кое-как, на полу и по стеночкам, разместились в основной части вагона прочие пассажиры. Без звонков, без объявлений, по-революционному, паровоз дернул, вагоны заволновались, застукались, состав поехал.
Ту-тууу! – загудели мутные мартовские сумерки.
– Береги Господь проезжающих и странствующих, – нараспев протянул священник. – Да будет нам в конце пути лучше, нежели в начале, а иначе зачем и ехать?
