— Да. Два года назад.
— Он рассказывал нам об этом вчера, — пояснил Лэнг. — Ты прослушал.
— Мне-то он ничего не рассказывал.
— Ему поручили освещать забастовку моряков, но потом Фергюсон отнял у него это задание.
— Правда? Почему?
— Должно быть, потому, что я проявил симпатии к бастующим, — улыбнулся Блау. — Тогда редакция поручила беспринципному писаке Зэву написать серию статей. Я долго вертелся в редакции: все надеялся взглянуть на него, но он так и не появился.
— А что бы вы сделали? — спросила Долорес. — Убили его?
— Возможно.
Иллимен вытащил из-под стола бутылку виски и налил понемногу каждому в стакан.
— Постой, постой, — проговорил он. — Ты сейчас признался кое в чем. Тебя уличили в симпатиях?
— Да, — ответил Бен.
— Так чего же ты еще ожидал? — заявил Лэнг. — Ведь предполагается, что ты не должен проявлять своих симпатий, даже если они у тебя и есть.
— А разве у тебя нет определенных симпатий?
— Ну, ты вчера уже сказал, как это выглядит, — засмеялся Лэнг, — с волками жить — по-волчьи выть. Когда я разговаривал с судовладельцами, я был на их стороне; будучи у забастовщиков, я…
— Вот это объективность! — заметила Долорес, сохраняя серьезное выражение лица. Зэв ущипнул ее так сильно, что она вскрикнула. На них начали оглядываться, и они, чтобы скрыть смущение, принялись хохотать.
— Так где же здесь объективность? — спросил Бен. — Можешь не отвечать. Ты уже сказал мне вчера. Ты признал, что в том случае дело обстояло иначе.
— Послушайте, — вмешался Иллимен. — Но это же все очень просто. Вы пишете правду, ничего не опасаясь и ни перед кем не заискивая. Вот что вы делаете. Я не сомневаюсь, что каждый из нас пишет правду так, как он ее видит. — Он повернулся к Лэнгу. — Верно?
— Конечно, — ответил тот.
— Тогда почему мне не разрешили писать правду о забастовке моряков?
— А откуда ты знаешь, что писал правду? — спросил Клем, яростно царапая подбородок.
— Фу ты, черт побери! — воскликнул Бен, теряя на миг самообладание. — Как же мне не знать? В 1928 году я служил матросом и отлично помню, сколько мне платили и как я жил. Условия были такими же отвратительными, как и в 1936 году. Свои корреспонденции я писал на основе фактов, точно излагая то, что рассказывали мне бастующие о своей жизни и работе. Все это можно было проверить. Но факты не требовались «Глобу» не только потому, что судовладельцы помещают в газете свои рекламные объявления и прекрасно оплачивают их, но и потому, что «Глоб» вообще занимает антипрофсоюзную позицию.
