Моя жизнь с Евдокией | страница 33
А раз так, следует сходить в сарай и устроить ревизию дровяных запасов. Не хотелось бы, просидев всю зиму в тепле, бездарно замерзнуть в марте.
— Дусь — говорю главной пророчице, — я пошла дрова пересчитывать, а ты присмотри за печкой, вдруг вздумает погаснуть — зови меня.
— Я с тобой — говорит Евдокия — а за печкой пусть Анфиса присматривает, она у нас любит все контролировать и всеми командовать.
— Я сплю — сказала Анфиса — сами контролируйте свою печь.
— Какие вы все! — в сердцах хлопнула я дверью и пошла в сарай, чувствуя, как сзади виновато сопит Дуся.
Дрова, сложенные аккуратной поленницей, закончились. Остались дрова, сваленные в углу беспорядочной кучей. С виду — куча большая, но, поди знай, как скоро она иссякнет. Я походила вокруг кучи, повздыхала, подобрала брошенные еще с осени огородные перчатки.
Дуся сидела в сторонке, почтительно наблюдая за моими манипуляциями.
— А если печка погаснет — сказала она — вон у нас сколько дров, разожжем еще.
Я вспомнила, как мучительно мне по утрам, босой и сонной, добывать огонь из остывшей за ночь печки. Видимо, это воспоминание отразилось на моем лице, потому что Евдокия поспешно добавила:
— Хотя — чего ей гаснуть, горит себе и горит. И Анфиса там рядом, крикнет нам если что.
«Если что» все же не случилось. Когда мы вернулись в дом, наша печка все так же уютно потрескивала, Анфиса крепко спала, а хватит ли нам дров, я так и не поняла.
— Ты больше не сердишься? — спросила Дуся.
— Сосиску будешь? — спросила я.
Почуяв приближение весны, картошка, которую мы заготовили с осени, стала стремительно прорастать.
— Нет — сказала я ей — еще рано.
Достала из кладовой ящики с ожившими клубнями, села на веранде и принялась обламывать бледные ростки. Рядом крутится Анфиса, осторожно трогая лапкой валяющихся на полу странных червячков. Сонечка, чтобы лучше видеть, залезла повыше — на подоконник. Она внимательно смотрит, как я расправляюсь с картошкой. Потом спрашивает:
— А ей не больно?
Неожиданный, надо сказать, вопрос.
— Не знаю — говорю я честно. — Вообще-то, к картошке не применяют такую штуку, как «больно-не больно». Ее режут, крошат, бросают в кипяток, кладут на раскаленную сковородку, не интересуясь, что она при этом чувствует. Молчит — и ладно. Но мне кажется, раз у картошки нет нервной системы, то у нее ничего не болит, что бы с ней ни делали.
— Ой — сказала Анфиса — а у меня сплошные нервы. На что ни наступят — всё больно. Наша неповоротливая Дуся мне уже всю нервную систему оттоптала.