По всему по этому, не могу спокойно наблюдать, как Евдокия, отклячив хвост, сидит на снегу голой задницей. А когда я вижу, как Дуся босиком штурмует сугробы, у меня холодеют пальцы на ногах.
— Дусь — кричу я в форточку — беги скорей домой!
Вбегает:
— Чего?
— Как — чего? Грейся, давай. На дворе минус двенадцать.
— И чего?
— Холодно — вот чего.
— Кому? — спрашивает Дуся.
— Мне — иронизирую я.
— Вот ты и грейся — парирует Евдокия. И, хлопнув дверью, убегает на мороз. Босая и голозадая.
Подбрасываю в печь пару поленьев, жду, пока они разгорятся, и иду в сарай за новой порцией. А на дворе — ой. К морозу добавился ветер, который и вносит меня в дом вместе с дровами.
Послонявшись туда-сюда, посмотрев на спящих в тепле кошек, на уютно потрескивающую печь, я не выдерживаю, и снова высовываюсь в форточку:
— Дусяааа!!!
Тишина. Никто не отзывается. Мелькает мысль — замерзла. Замерзла и лежит, тихая и бледная, и ветер заметает снегом ее бездыханное тело…
Выскакиваю в тапочках на крыльцо:
— Дуся! Дуся!!
Только ветер говорит в ответ «ууууу!» и швыряет мне в лицо мокрое и колючее.
Надо посмотреть за домом, думаю я. Поворачиваю за угол. За углом — сугроб. Из сугроба торчит Дусина задница, с развевающимся на ветру хвостом.
— Дусенька! — кричу я трагически.
Задница начинает пятиться в мою сторону, и из сугроба вылезает вся Евдокия. В зубах у нее мертвая мышь.
— Шехо? — спрашивает Дуся. Потом кладет покойницу на снег и спрашивает уже более внятно:
— Чего ты в тапках по морозу гуляешь? Перегрелась?
— Немедленно в дом — говорю я, чувствуя, что еще немного, и упаду в снег, и буду лежать, тихая и бледная, и ветер будет заметать… и так далее.
— Сейчас — говорит Евдокия. — Мышь, вот, спрячу, и пойдем.
И она снова погружается в сугроб, и выныривает из него уже без мыши, и мы бежим домой, и падаем на коврик возле печки, и я обнимаю печку за теплые бока, а Дуся обнимает за теплые бока меня, а сбоку сидит Соня и улыбается, глядя на нас.
Мы лежим и смотрим в огонь, и у Дуси на бровях тает снег, от чего глаза ее, отороченные светящимися капельками воды, кажутся таинственными и нездешними.
— А почему дрова умеют гореть? — спрашивает любопытная Соня.
— Не знаю — говорю я. — Там какие-то процессы происходят, но у меня в школе по химии была тройка, и по физике — тоже.
— А я знаю! — торжествующе провозглашает Евдокия. — Они горят потому, что они — дрова. Они так устроены — чтобы гореть и давать тепло тем, кто замерз. Вот.
