Между тем я говорил себе, что мое отсутствие не может остаться в гостинице незамеченным, тем более как раз наступило такое время, когда экспресс из Тулузы обычно привозил новых постояльцев. Я говорил себе, что «патронша» спросит обо мне, пошлет кого-нибудь за мной в мою комнату… Мне это было абсолютно безразлично. В тот момент единственной реальностью было для меня ощущение того, что я лежу рядом с Мариэттой, и больше мне ничего не хотелось… Где мне могло быть лучше, чем в этой постели, пока на улице сновали прохожие, машины, пока звонок в соседней бакалее звенел всякий раз, когда открывалась дверь, пока лаяли собаки? Нигде во всем мире, и даже ни в какой другой постели я не испытал бы ни более полного счастья, чем то, в котором я купался, ни более глубокого покоя. Этот покой, когда я его сравнивал с моими метаниями в предыдущие дни, выглядел как моя победа над ними, и Мариэтта, которая, должно быть, воспринимала его так же, как и я, вся отдавалась его теплой неге.
Между тем Мариэтта, лежа с открытыми глазами, думала о чем-то своем, и несколько раз ее рука нащупывала мою руку и сжимала ее так нежно, что это меня растрогало. Время от времени она, приподнявшись на локте, протягивала мне губы, и мы целовались, можно сказать, помимо наших тел, не двигаясь и соприкасаясь только губами. Потом она тяжело припадала ко мне и застывала, а я вдыхал горячий запах воздуха, выдавленный из постели ее движением.
Так мы пролежали до самого ужина, разомлевшие от навалившейся усталости, изможденные ею, разбитые, недвижимые… Зачем вставать? Ради каких таких дел? Я, понятно, не собирался возвращаться к «патронше»… Однако Мариэтта внезапно очнулась и соскользнула с кровати.
— Клод, — спросила она меня, — ты не голоден?
— А-а-а-а-а!
— Ты, правда, не хочешь есть?
— Нет, — ответил я, протирая глаза, — передай мне лучше сигареты. А что ты делаешь?
— Зажигаю лампу, — ответила Мариэтта.
— А, да… А шторы?
— И в самом деле.
Мариэтта задернула шторы, и я, глядя, как она ходит по комнате, не без удовольствия закурил, сидя среди наполовину уже сползших на пол простыней, разбросанных как попало одеял и измятых подушек.
Смогу ли я достоверно описать этот вечер и обед, который приготовила Мариэтта, пока я лежал в постели, раз я забыл упомянуть о том, что все происходящее было как бы за пределами моего сознания и казалось мне бессвязным? Когда я вспоминаю об этом сейчас, мне кажется, что я должен был встревожиться, попытаться понять причину этого. Так нет же. Хотя я видел, как Мариэтта снует туда-сюда, как она растапливает печку, одевается с рассеянным видом, я был занят другим и как бы лишен первичных мыслительных способностей. Нечто вроде оцепенения навалилось на меня, овладело мной, и хотя я реально видел, что делает Мариэтта, я при этом как бы отсутствовал… Я не отдавал себе в этом отчета, и когда моя любовница спустилась купить хлеба, вина, бутылку рома и ветчины, я заметил, что она выходила, только тогда, когда она вернулась.
