В конце концов Лампьё перестал сопротивляться этому преследованию и попытался к нему привыкнуть. Он сразу как-то изменился. Сгорбился. Лицо его перекосилось. Дрожь пронизывала его насквозь.
Он так глубоко погрузился в свое страдание, что потерял всякие иные чувства, кроме раздирающей душу боли и отвращения к себе. Это отвращение не имело границ. Оно вновь вызывало в его памяти узкую, смятую постель, тело, распростертое на ней в трагической неподвижности смерти… Затем присутствие смерти стало еще ощутимее. Тело приобрело такую тяжесть, что образовало углубление в постели. Лампьё мерещилось, будто и сам он проваливается в это углубление, он ощущал прикосновение холодного тела — и отбивался от него. Напрасно! Чем больше он делал усилий, тем явственнее ему представлялось, как его затягивает яма в постели… Уныние и смятение терзали Лампьё. Он издавал тысячи жалобных и бесполезных восклицаний. Он повторял:
— Зачем? Зачем?..
Никто не отвечал на его безысходный вопрос. Он сам еще не смог бы ответить. Ему казалось, что его засасывает отвратительное болото, что он погружается в яму, наполненную зловонными нечистотами, — и он испытывал безумный ужас. Он задыхался. У него больше не было ни сил, ни надежды. Он был покинут всеми, и, одинокий, испытывая эти невыразимые муки, сознавал свое полное бессилие.
Лампьё пробыл в своей комнате до вечера.
Он вышел около семи часов, запер за собой дверь и спустился по лестнице. Он был бледен. Дрожал так сильно, что это бросалось в глаза. Но Лампьё это не заботило. Он шел, натыкаясь на стены, устремив невидящий взор на огни. Он был точно зачарован ими, они гипнотизировали его. По временам он останавливался у витрин магазинов и не сразу мог оторваться от них. Его глаза блестели; они как будто спрашивали настойчиво о чем-то, поражая окружающих. Что за странный человек! Прохожие, попадавшиеся ему навстречу, оборачивались на него. Но Лампьё никого не видел и ни от кого не ожидал помощи, которой искал.
Инстинктивно, по привычке, он направился к погребку Фуасса. Здесь Лампьё очнулся. Он узнал вход в погребок, его окна, прилавок — и не вошел туда. Повернул налево и, привлекая своим видом внимание людей, попадавшихся ему навстречу, прошел на улицу Сен-Дени.
Между серыми домами тянулась узкая, кривая улица. То тут, то там фонари четко обрисовывали во тьме тротуар, мостовую, дома. Лампьё смотрел на все с каким-то диким выражение лица.
Куда он шел? Привычка проходить по этой улице толкала его вперед. Однако Лампьё направлялся вовсе не на свою обычную работу.
