Вот почему Лампьё жалел об уходе Леонтины. Ее больше не было здесь, возле него, чтобы заставить его забыть об источнике его мучений и дать ему сорвать свои чувства на ней. Он так ясно представил себе свое положение, что его бросило в дрожь. Как мог он раньше в этом сомневаться?.. Он позвал Леонтину… Что сталось бы с ним без нее? Одно сознание того, как велика была поддержка, какую он находил в общении с Леонтиной, обещало ему впереди еще большие страдания. Но… до какого предела дойдут они?.. И хотя он и говорил себе, что роковая минута приближается, — витавшая над ним память о Леонтине еще оберегала его, и он цеплялся за нее, подобно человеку, стоящему перед открытой пропастью, в которую его тянет…
Наконец Лампьё покинули последние силы, и он увидел, что остался один на свете и почувствовал такую душевную боль, какой никогда не представлял себе. Ему показалось, что эта боль нужна для того, чтобы что-то внутри его возродилось к новой жизни. Сначала это его удивило. Похоже было, что все его привычки изменяются, и в нем пробуждаются переживания, о которых он со времени убийства утратил всякое представление. Что означала подобная перемена? К чему она вела? Лампьё не понимал. Он был похож на человека, который благодаря одному какому-нибудь случаю переживает вновь свое прошлое и чувствует при этом смущение и растерянность… Мог ли он не чувствовать себя застигнутым врасплох? Временами у него появлялось желание вернуть старое, вернуться к Леонтине… Но теперь это было уже невозможно. В самом деле, уход Леонтины был непосредственной причиной той перемены, какая произошла в Лампьё, и ему приходилось считаться со всеми последствиями этого. Он покорился необходимости, отдался на волю судьбы и мало-помалу, под влиянием внутреннего просветления, увидел в своем одиночестве такой жестокий и непреклонный смысл, что обвинил себя с суровой искренностью.
Под влиянием этой мысли Лампьё невольно преисполнился жалостью к себе самому. Мысли его стали возвращаться к преступлению. До сих пор, думая о нем, Лампьё не переживал глубоко всего страха, который могло внушить это воспоминание, не проникался всем его ужасом… Теперь он вспомнил, какие побуждения толкнули его на преступление. Да, такое же одиночество, как то, что он переживал сейчас, тяготело над ним. Оно порождало в нем какую-то праздность, презрение к самому себе, отчаяние… Лампьё ничего не забыл. Это время, которое он восстановил теперь в своей памяти, было самым смутным периодом его жизни. Дни тянулись с мучительным однообразием, и долгие ночи, похожие одна на другую, как две капли воды, проходили так же бесполезно. Стоило ли продолжать влачить такую жизнь? Лампьё часто задавал себе этот вопрос. Он не предавался порочным развлечениям. И тосковал… Когда по вечерам он выходил из дому, он говорил себе, что завтра, в этот же час, он будет делать то же, что делает сегодня, и опять пойдет пить вино к Фуассу. Это казалось ему унизительным и оскорбительным. Люди, которых он видел вокруг себя и разговоры которых слушал, не представляли для него никакого интереса. Однако он наблюдал их и смотрел на них, как на забавные игрушки, которые только кажутся живыми, а на самом деле мертвы. И сам он походил на них. Подобно им, он облокачивался о прилавок, курил, приходил, уходил. Разве это была жизнь? Лампьё устал от такой жизни.
