К тому времени, когда в барак номер двадцать пять принесли коричневатую воду, называемую кофе, все уже проснулись. Сюзанна беспокоится из-за своего наряда.
– Сильта, ты не могла бы заузить мою рубашку в талии, чтобы я выглядела стройнее? Ох, Педро хорошо знает, что под рубашкой, однако… Я не хотела бы, чтобы он пожалел о своем выборе.
Но Сильта не отвечает.
– Ты что, язык у Сталина оставила?
Сюзанна легонько толкает ногой тюфяк, но Сильта не шевелится. Рот у нее открыт, губы побелели, кожа на лице сухая, словно обезвоженная земля. Ноздри раздуваются, грудь вздымается с сухим хрипом. Сюзанна зовет на помощь своих двух подружек по кабаре. У Сильты жар. Если напрячь слух, можно услышать, как ее губы повторяют: «Не дай остыть душе поэта, Ожесточиться, очерстветь И наконец окаменеть…»
Женщины втроем поднимают ее с земли, чтобы отнести в медпункт. Лиза придерживает голову, Ева – туловище, Сюзанна взялась за ее ноги, как за ручки тачки, и идет впереди. Они доходят до барака, который мало чем отличается от остальных. Окна в нем не закрыты ставнями, а защищены чем-то вроде решеток. Там есть умывальники и туалеты со сливными бачками. На каждой стене снаружи нарисован красный крест. В администрации решили, что этого достаточно для того, чтобы назвать барак медпунктом. Там нет кроватей, нет стульев, нет ванн. На полу – с десяток тюфяков, накрытых бельем. На них лежат человек сорок больных в агонии. В помещении стоит зловоние. Ужасное зрелище, которое трудно себе представить.
Навстречу женщинам выходит врач-француз с акцентом южанина. Его сопровождает немецкий коллега.
– Положите ее сюда, – говорит первый, протягивая женщинам клеенку. – Это все, что у нас есть. Нужно с этим смириться.
Немецкий врач осматривает Сильту; он спрашивает о ее возрасте, но в ответ слышит только: «Остыть… Душе… В омуте… Купаюсь…» Он прописывает ей сурьму, активированный уголь и таннальбин, но из этих трех лекарств есть лишь одно. Врач-француз ставит диагноз: ничего страшного, безобидная летняя диарея.
– Вот, возьмите немного креозота, жавелевой воды и протрите все в бараке.
Видно, что немец в растерянности и не знает, что делать. Он обходит больных, смотрит на их простыни, пропитанные кровью. Затем мрачно глядит на Сильту. Как только доктор Додэн отходит, Ева засыпает немца вопросами. Дизентерия. На лагерь обрушилась эпидемия, за несколько последних часов заболели три сотни женщин, а по ту сторону решетки – около тысячи мужчин.
