Прошло три дня. Неожиданно на рассвете шум колес военного грузовика, едущего по центральной дороге, заставил обитательниц блока «нежелательных» вскочить с тюфяков. Барак номер двадцать пять бурлит. Время как будто замерло. Французы привезли новых заключенных? Или, быть может, за ними приехали немцы? Образуется давка: по одну сторону дороги выстраивают мужчин, по другую – женщин. Комендант, более важный, чем обычно, сверкая начищенными сапогами и подобрав живот, медленно приближается к заключенным. «Нас сейчас увезут!» Слухов становится все больше. Ева, которой уже доводилось наблюдать, как ведет себя Давернь, когда чем-то обеспокоен, и которой известно о его нервном тике, в настоящий момент не видит, чтобы он теребил свои очки. Она изучает его лицо, движения, голос и с облегчением отмечает: комендант спокоен. Похоже, происходящее для него в порядке вещей, а значит, не случится ничего плохого. Если бы он повернул голову и ей хотя бы на мгновение удалось встретиться с ним глазами, она бы сразу все поняла. Ни один мужчина, если в нем есть хоть капля человечности, не способен выдержать взгляд женщины, сердце которой он собирается разбить. Даже хирург, который оперировал Еву, не смог смотреть ей в глаза после того, как копался в ее животе.
Давернь знаками приказывает четырем испанцам приступить к разгрузке. Двое охранников подходят к машине сзади и приподнимают вылинявший чехол. Слышатся крики и ругательства, но вот наконец из-под толстого шерстяного покрывала появляется он – рояль с гладкой полировкой, тонкими ножками и закругленной крышкой. Ножки запачканы грязью, но инструмент выглядит так внушительно, что испанцы не могут удержаться от того, чтобы любовно, с восхищением, не погладить полированное дерево. По мнению завороженной Евы, это самый красивый инструмент, когда-либо созданный на земле. В его появлении есть что-то нереальное, что-то волшебное. Птицы, без сомнения, ждали именно этого момента, чтобы затянуть песню, сочиненную специально для такого случая. В это мгновение заря вспыхивает огненными красками. Если природа способна быть заодно с человеком, надежда еще не погибла.
* * *
От Гвадалквивира до Кадиса
[57] их полно,
Их не девять, их не десять и не сто,
Но единственный, кто красивее всех, –
Мой Педро, мой король!
И у такого парня, ты поверить соизволь,
В кармане ни песеты
[58] – ноль!
Но если уж искать сокровищ клад,
То лучше это делать наугад.
Когда он своей милой называет,
