Крутилась карусель, хлопали выстрелы воздушных винтовок в тире, слышались крики зазывал у игорных рулеток, заманивавших к себе деревенских зевак.
Иногда в толпе появлялись надменные, украшенные петушиными перьями жандармы. Они всегда ходили парами, и толпа молча расступалась перед ними.
По вечерам в ресторане «Зеленое дерево» играл цыганский оркестр. Цыганскую музыку я очень любил, и сам учился у деревенского цыганского примаша[3] и у своих товарищей по школе играть на скрипке. Мой ровесник цыганский мальчик Карчи Арваи был на удивление способным музыкантом. Почти полтора года мы учились с ним в одном классе. Из цыганского табора, раскинувшего свои шатры на краю села, вышел не один замечательный примаш. Некоторые из них дошли до Будапешта. Карчи Арваи вместе со своим старшим братом бросил школу, где учился уже в четвертом классе, и, даже ни с кем не попрощавшись, уехал в Будапешт. Карчи хотел стать примашом, а его брат — цимбалистом. В Будапеште они долгое время бедствовали, играли на улицах, на вокзалах, в поездах, потом все же закончили цыганскую музыкальную школу. Как раз в то время создавался оркестр Райко[4], в который приняли обоих братьев: Карчи — первой скрипкой, а его брата — цимбалистом. Спустя несколько лет они уже совершали гастрольные поездки за границу. Перевезли своих родителей в Будапешт. Карчи и его отец и были моими учителями игры на скрипке.
Дядюшка Лайош, небольшого роста старик, примаш оркестра «Зеленого дерева», умел создавать хорошее настроение у гостей. И поэтому по вечерам здесь частенько собирались компании любителей погулять. В таких случаях в полночь мы закрывали дверь, на окна опускали жалюзи, а внутри вовсю шла гулянка, которая нередко затягивалась до трех часов ночи. Само собой разумеется, что об отдыхе в это время не могло быть и речи, а утром в шесть часов, как всегда, нужно было снова открывать заведение. Поэтому мне постоянно хотелось спать. Много раз я засыпал стоя и падал среди игравших в карты или веселившихся гостей. Это вызывало у них веселый смех, а старший официант заставлял меня мочить голову под краном холодной водой и делать небольшую пробежку по двору.
Дважды я засыпал, сидя в туалете. Первый раз с трудом проснулся после громкого стука в дверь, во второй раз люди, подумав, что со мной что-то случилось, выломали дверь. Я же всего-навсего просто спал.
Прошел уже почти год моего ученичества, когда меня стали отпускать на занятия в ремесленное училище. Директор училища — худощавый, тихий, приятный человек — был нашим постоянным гостем; он часами молча сидел за стаканом вина, разбавленного содовой. Он понимал, что в конечном итоге меня так и не выпустят из учеников, и потому уговорил моих хозяев, чтобы разрешали мне посещать занятия. Таких, как я, собралось в одном классе около пятнадцати человек: ученики мясников, пекарей, торговцев продовольственными товарами. Один из хорошо знакомых мне учителей начальной школы преподавал нам медицину. Каким наукам обучали другие учителя, я не знал, потому что, как только садился за парту, клал голову на руки и сразу же засыпал. Учителя не только не беспокоили меня, а даже одергивали ребят, если в перерывах они начинали сильно шуметь:
