– Я позабочусь о ней в твое отсутствие, – заверил Людовик.
Они спустились, молчаливые, рассеянные. Во дворе больницы Шаван остановил дядю.
– Думаешь, она оклемается? Только честно.
– Почем знать, – ответил Людовик. – Но если ей предстоит оставаться в таком состоянии месяцами, лучше уж пускай помрет. Ты обратно домой?
– Да. Только мне надо по дороге еще кое-что купить.
– Знаешь, если у тебя душа не лежит жить дома, переезжай ко мне. Вдвоем нам будет легче перенести удар.
– Может, ты и прав, – неопределенно ответил Шаван.
– Ладно, – продолжил Людовик. – Поеду в гараж, посмотрю, что можно предпринять.
У Шавана не хватило духу признаться ему, что он там уже побывал. Вид наполовину умершей Люсьены что-то сломал и в нем. В голове туман, ноги как колоды. Шаван зашел в кафе и выпил коньяку – порцию, вторую. Извлек из бумажника приглашение.
Картинная галерея Берже – улица Бонапарта, 40. Зачем ему туда идти? Он ни разу в жизни не переступал порога картинной галереи. Спросят ли у него фамилию при входе? Достаточно ли прилично он одет? Шаван рассмотрел свое отражение в длинной жестяной стойке бара. Пальто хорошего покроя. А вот лицо не выдерживало критики. Не особенно интеллектуальное. А лучше сказать, заурядное. Вот именно – заурядное. Для начальника поездной бригады сойдет, но недостаточно изысканное для человека, который делает вид, что интересуется картинами этого… как там его?.. Борелли. Шаван заколебался. К чему понапрасну терять время? Кого он надеется там встретить? Он, как заблудившаяся собака, идет по ложному следу. Если Люсьена сохранила это приглашение, значит, у нее было намерение туда пойти, возможно чтобы с кем-то поговорить… И потом, убить время там или в другом месте – какая разница? Всегда нетрудно изобразить прохожего, который, зацепившись глазами за афишу, возвращается к входу. «Скажите на милость, а ведь это совсем не лишено интереса. Посмотрю-ка, а что же там, внутри».
_____
Шаван выпил третью рюмку коньяку, но так и не согрелся. На улице сумрак рассекали снежинки, которые не переставая ложились ему на щеки, на веки, как бы увлажняя их на краткий миг слезами. Восемнадцать десять! В памяти промелькнула картина Роны, на водной глади которой сейчас блестят звезды, как это бывает сразу после Валанса. Внезапно он пал духом, остановил такси, желая доказать себе… Шаван призадумался, соображая, что именно он желал себе доказать, потом забился в угол и прикрыл глаза. Ему больше не хотелось видеть этот город, где Люсьена, когда он бывал в отъезде, вела таинственную, скорее всего, предосудительную жизнь. Но он поклялся себе, что вычислит ее любовника, если она ему изменяла. Не для того, чтобы покарать его и заявить о себе, а чтобы доказать себе… Мысли путались. Возможно, он хотел себе доказать, что был самым сильным? Но какой в этом смысл? Он явственно чувствовал, что теряет свободу, что разговора о разводе никогда больше и не заведет, что Люсьена, находясь на пороге смерти, держит его крепче любовницы, и это было возмутительно, мерзко, отвратительно!
