Но только меня не проведешь. Я не разыгрываю комедию беззаботности, радости. Я прекрасно знаю, почему все они притворяются, что воспринимают жизнь, как они выражаются, с хорошей стороны. Хоровое пение, лекции в университете, партии в бридж – все эти развлечения не что иное, как транквилизаторы. Правда, мерзкая правда, которую они ни за что на свете не желают видеть, но которая их точит, заключается в том, что в глубине души они ждут. Да, да, мы ждем наступления конца. В часы одиночества мы слышим его приближение. Так что поспешим! Надо болтать – не важно с кем, не важно о чем. Заглатывать лакомства, садиться за игорные столы, шуметь – делать все, что одурманивает и придает уверенность в себе. Ибо страх – эгоизм стариков. Сколько раз я ловил себя на мысли: «Покупаю себе последнюю пару обуви!» Или же: «Мое пальто продержится столько же, сколько я сам!» От таких соображений мне ни жарко ни холодно, потому что я не страшусь смерти. Но они – их они терроризируют. Они предпочитают затыкать уши и изучать русский, ходить на выставки, выслушивать откровенные признания или пичкать себя пирожными.
В восемь Клеманс приходит делать мне укол.
– Повернитесь! Еще немного!
Она ласково помыкает мной и всеми своими пациентами. Это краснощекая, быстрая толстуха неопределенного возраста; у нее крестьянская речь. Она гораздо больше, чем медсестра, – она устная газета.
– У мадам Камински вовсе не аппендицит. Ей так говорят, чтобы не испугать. Но тут дело посерьезнее. – Она понижает голос: – Вы меня понимаете?
Главное – не называть его своим именем, этого страшного зверя, которого никогда не выгнать из логова. Как ни лечись, какие исследования ни проходи – остается опасностью номер один.
– Родственников предупредили, – продолжает она. – Ее положили в клинику. Но она неоперабельна.
Я не могу удержаться от вопроса:
– А сколько ей лет?
Вопрос, от которого никто не может удержаться, когда человеку, даже незнакомому, угрожает смерть. Ответ наводит на размышления, подсчеты, сопоставления.
– Ей пошел девяносто шестой год. В таком возрасте, согласитесь, пора и честь знать. Ее квартиру уже кому-то пообещали.
– Право же, вы знаете все.
– Ну нет. Не скажите.
Она хихикнула. Меня застал врасплох такой игривый девичий смех в устах этой крепко сложенной бабы.
– Я видела письмо на столе у директрисы, – уточняет она. – Мадемуазель де Сен-Мемен оставила меня на минутку присмотреть за кабинетом.
– Значит, вы читаете чужие письма. Докатились!
