Я помню, как он, еще совсем маленький, вскакивал среди ночи: резко отрывал лицо от подушки, выгибаясь, как кошка, — проверял, на месте ли его мама, не унес ли ее чужой дядя, то есть я. В этой кошачьей гибкости, в быстроте движений, в тревожном взгляде темных глаз, — и еще во многом другом, что было не присуще моей породе, я прочитывал не только облик его отца, которого никогда не видел, не только великую разницу этого мальчика со мной, но и его глубокое недоверие ко мне. И — следственно? — к своей матери, несмотря на их взаимную любовь. Недоверие, которое никогда не исчезало, пока он взрослел, даже когда перестал поминать настоящего отца, даже когда стал называть меня папой. Я надеялся, что с появлением братика или сестренки, я окончательно породнюсь с ним, если это невозможно через нашу общую любовь к одной женщине: к его маме — к моей жене. Но… Проходили годы, а спасительный атрибут родства все не появлялся. За что мы все трое (и я в наибольшей степени) были наказаны? Уже много лет, как я гоню от себя надежду, которая только отнимает последние радости, — находя утешение в творчестве. Вот, оказывается, из таких печалей вырастают графоманы, терзая мир своими творениями (талантливыми или бесталанными — не суть важно), рабы своих кручин.
Но в одном, к моей радости (какой-то вымученной, суррогатной), сын все же удался в меня: он пытался писать. Я не верю, что любовь может нарушить законы генетики. Скорее всего, его «порок» — плод подражания мне или какое-то хромосомное «ау» творческих предков, и все же созидательные порывы питомца мне приятны. Кстати, насколько, в связи с этим (логические пути неисповедимы), на взгляд моей жены, ее первый муж присутствовал среди нас? Но на подобные разговоры в нашей семье — изначальное и полное табу.
Мне позволяется вспоминать и обсуждать только то, что касается нас троих «непосредственно», как однажды, очень давно, первый и последний раз, сказала моя жена. Хотя на самом деле нас троих касается все — и то, что было после первой нашей встречи и то, что было до нее и помимо нее. И все это, если говорить о моем восприятии нашей, так сказать, истории, поэтично. Поэпроза, проэзия…
«…Срочное сообщение! Чрезвычайное происшествие! Горит центральный офис „Золотого ключика“!.. Пожар начался после удара молнии, как утверждают очевидцы. Наша студия буквально тонет в шквале телефонных звонков… Говорят, перед молнией над офисом на несколько секунд завис какой-то неопознанный объект, похожий на самолет или дельтаплан. Здесь мнения расходятся… Пламя перебрасывается на производственные помещения, горят склады!.. Удастся ли спасти „Золотой ключик“?..»
