Говорят, что тебе уже вместо записок посылают СМС и электронные письма. Значит, процесс плача — бесконечен, ему не видно конца, он будет только видоизменяться, модернизироваться, но вряд ли совершенствоваться.
Но — хватит.
Болтать — не строить.
Одно в моем затяжном, высокопарно-пошлом, развязном спиче, хорошо, что я не врал, не готовил речь загодя, не заучивал, говорил, что думал и как думал, по настроению, которое есть плод жизни и сиюминутных чувств, в которые вгоняет Стена, когда оказываешься с ней лицом к лицу. Прости, если что не так, не по протоколу.
Я отталкиваюсь от Стены — и ухожу: то ли назад, то ли продолжаю движение вперед. Странное, незнакомое чувство.
Огляделся. Рядом плакал еврей, «весь в пейсах», другой, очкастый, кричал, — все молились, отрывисто кивали, потрясая кистями, в шляпах, засовывали записки в щели стены. Один, в полном иудейском одеянии, смешно подпрыгивал, стараясь закинуть мини-свиток на выступ трехметровой высоты, «выше всех, вне очереди», свиток падал, упрямец ловил его или подбирал с земли и опять подкидывал вверх, белый комочек секунду удерживался на камне и снова срывался.
Прежде чем уйти, я захотел еще раз взглянуть на мой кокон, но глаза слезились — наверное, от ветра и полетевшего невесть откуда взявшегося мусора, и частью этого мусора были и записки, выхолощенные стихией из щелей Стены. И я, неверным зрением, не нашел моей шелковой капсулы. То ли она затерялась среди других «шпаргалок», то ли выпала из щели и отнесена ветром в сторону, и теперь будет шуршать вместе с другими бумажками, ставшими мусором, ползая по каменному полу перед Стеной, пока ее не настигнет метла, и, возможно, ее потом захоронят в Гнизе на Масличной горе.
Это уже не важно; верю, что кокон сделал свое дело: запечатлен в памяти, на жестком диске, оцифрован и так далее в приемной канцелярии… А бабочка, плод созревшей куколки, покинула кокон и улетела — чтобы плодоносить в радости и умереть спокойно. Как и всё, что было до нас и ещё будет при нас, там и здесь, тогда и сейчас.
С меня слетела картонная кипа, которую я, как и все туристы, не имевшие с собой головных уборов, прежде чем подойти к Стене, взял, на подходе к святыне, в специальном лотке и надел на голову. Ермолка-времянка шлёпнулась о Стену, упала, ее поволокло со скрипом — вдоль Стены.
Теперь я был без головного убора, в нелепом состоянии, грешном, по нормам Стены и понятиям тех, кто у нее стоял сейчас плачущими часовыми.
