Он дошел до ее ягодиц, опустил ее трусики, и без того лишь символически прикрывающие прелести, надавил большим пальцем ближе к анусу…
Что в это время должен делать я, куда смотреть, зная, что он видит всё, а мне даже глаз не поднять от стыда, от какого-то гнева, доселе неизведанного. Закричать, заскандалить, опрокинуть всё, ударить его… и её?
Всё смешно, всё против меня.
Очки надел, сволочь.
Я взмок.
Музыка, скрипел тлеющий огонек пахучей ароматической палочки. Сакля, лачуга, хибара, хижина, крытая ветками пальмы.
Затем, слава богу, пошел пальцами вверх, перебирая каждый позвонок, расползаясь, как осьминог, по плечам, забрал голову в чашу своих огромных ладоней, слегка запрокинул, потянул на себя (она впервые застонала), — встряхнул, повернул лицом ко мне…
Я увидел ее глаза, полные восторга, боли, обожания.
Взгляд на меня, но не адресованный, не принадлежащий мне. Наверное, так она смотрела на своего мужа, моего друга, когда ставила ему рога.
Случайный самец массирует случайную самку.
Затем он вынудил ее перевернуться, и началось самое мучительное.
Отнял у нее лифчик, который она прижимала к груди, откинул ее руки, как будто готовя к объятиям.
Заколдовал над грудью, с которой мне так повезло, как я считал ранее, не предполагая мук из-за ее совершенства, из-за возможности, а также необходимости с кем-то делить это богатство. Обошел каждую ладонями, обмял, тяжело дыша. Пару раз сказал «расслабься» — конечно, для него нет «ты» и «вы», дикарь…
Что же ты так тяжело дышишь? Неужели устал? Это ведь так привычно для тебя. И вспотел, аж волосы прилипли ко лбу!
Дошел до пупка и ниже: она содрогнулась — как это знакомо, но так ли глубоко, блаженно бывало содрогание со мной? Не уверен.
И ниже… Это уже слишком.
И наклонился, как будто собираясь испить из чаши и вытянул шоколадные губы.
Я шевельнулся, борясь с першением в горле, боясь потерять сознание или закричать, — она вздохнула, как будто освобождаясь от огня горячей влагой внутри. Я встал. Или мне показалось, или захотел встать. Но его уже не было рядом с чашей, он опять смотрел на ступни, уже без очков. И сказал без акцента: «Сейчас заканчиваем». Или был акцент?
Она вставала, измученная, и, наверное, счастливая — да, я искал счастье в ее глазах, но она смотрела вниз, опустив веки, как шторы на вечерние окна.
* * *
Она обращает внимание на мертвых рыб. Предположительно, это мурены. Каждая мертвая мурена лежит долго, часы, сутки. Мелкие рыбы и иные водяные существа опустошают ее брюхо, тело постепенно превращается в тряпку, оно все легче, трепещется, колышется все с большей амплитудой, и наконец исчезает, как мусор.
