Позже Марина рассказала «о взятии Бастилии», о том моменте, когда свершился супружеский грех, ставший первой ступенькой на пути к ее плану — уйти от мужа. Рассказ был о том, как «Пан директор», прямо в кабинете, подхватил ее на руки, как пушинку, такой сильный, пылкий и смелый, поднес к дивану, как будто специально широкому, у заранее зашторенного окна, в которое сочилось вечернее солнце, как не просто положил, а уронил, отчего захватило дух, и случилась потеря сознания, всего на минуту, но этого оказалось достаточно, чтобы понять, что обратной дороги нет.
Я предполагаю, что она находила в этом воспоминании особенное упоение, одновременно желая оправдаться всеми способами: «…плюс напор, плюс вечер, усталость и горечь неудавшегося материнства… любила и плакала», и всё прочее в таком духе.
— Я не могла больше жить с таким… С таким невероятно положительным человеком. Вся его положительность и его трепетное отношение ко мне, его всепрощающая, слепая любовь — всё было мне невыносимым укором. Я ревела, выла по ночам.
Словом, после восторга с «Паном директором» она, очнувшись, поняла, что должна определиться: или по-монашески посвятить остаток жизни мужу, или остаться с «Паном директором», или уйти от обоих, от всех.
Мне смешно было слушать это «раздумье» на перекрестке трех дорог: как будто был другой вариант развилки после блуда, который, по определению, не возникает из ничего, а является логическим продолжением всего предыдущего (образа жизни, поведения, мыслей) — именно продолжением, а не просто плодом-финалом; всегда — «продолжение следует».
* * *
Я приходил к ним в семью, которая для меня тогда была — чистый лист. Хозяин — однокашник, его приветливая жена. Конечно, такая женщина не может не нравится. Наверное, я имел внешние преимущества перед Сергеем, в первую очередь — по параметрам жизненной устойчивости, но никогда…
Ну, разве только в мыслях.
Однако человек отвечает не за мысли, а за их воплощение, так ведь?
Как-то в эту самую пору моих контактов с семьей Сергея и Марины, я посмотрел телепередачу, где двое ведущих, зрелый мужчина и совсем молодая девушка, моделировали для гостей студии ситуацию: вот вы женаты (замужем), но вдруг полюбили другого (другую)…
Гости, глубокомысленно поглядывая то в потолок, то в сторону, пытались объяснить, как они скажут о своем новом любовном увлечении супругу, как и насколько быстро «уйдут» и так далее.
Любовь — в трактовке ведущих (и с этим соглашались гости) — была непререкаемой безгрешной причиной, определяющей тот или иной путь — но все же путь, единственный способ поведения! — к предмету нового увлечения от предмета предыдущего. Эта простая формула причины и движения символизировала прямо-таки математическую обоснованность поведения. Иное даже не обсуждалось и, казалось, было бы воспринято как предательство самого святого понятия любви. Высокое, торжественное единодушие парило в студии!
