Ревёт, и чуть дышит, и веки болезненно жмурит,
Как будто от яркого света; так стиснула ручку дверную —
Костяшки на пальцах белеют; рука пахнет мокрой латунью.
И воду открыла, и рот зажимает ладонью,
Чтоб не было слышно на кухне.
Там сонная мама.
А старенькой маме совсем ни к чему волноваться.
Ревёт, и не может, и злится, так это по-бабьи,
Так это дурацки и детски, и глупо, и непоправимо.
И комьями воздух глотает, гортанно клокочет
Слезами своими, как будто вот-вот захлебнётся.
Кот кругло глядит на неё со стиральный машины,
Большой, умноглазый, печальный; и дёргает ухом —
Снаружи-то рыжим, внутри – от клеща почерневшим.
Не то чтоб она не умела с собою справляться – да сдохли
Все предохранители; можно не плакать годами,
Но как-то случайно
Обнимут, погладят, губами коснутся макушки —
И вылетишь пулей,
И будешь рыдать всю дорогу до дома, как дура,
И тушью испачкаешь куртку, как будто штрихкодом.
Так рвёт трубопровод.
Истерику не перекроешь, как вентилем воду.
На улице кашляет дядька.
И едет машина,
По камешкам чуть шелестя – так волна отбегает.
И из фонаря выливается свет, как из душа.
Зимой из него по чуть-чуть вытекают снежинки.
Она закусила кулак, чтобы не было громко.
И правда негромко.
Чего она плачет? Чёрт знает – вернулась с работы,
Оставила сумку в прихожей, поставила чайник.
– Ты ужинать будешь? – Не буду. – Пошла умываться,
А только зашла, только дверь за собой затворила —
Так губы свело,
И внутри всю скрутило, как будто
Бельё выжимают.
И едет по стенке, и на пол садится, и рот зажимает
ладонью,
И воздухом давится будто бы чадом табачным.
Но вроде легчает. И ноздри опухли, и веки,
Так, словно избили; глядит на себя и кривится.
Ещё не прошло – но уже не срывает плотины.
Она себя слушает. Ставит и ждёт. Проверяет.
Так ногу заносят на лёд молодой, неокрепший,
И он под подошвой пружинит.
Выходит из ванной и шлепает тапками в кухню,
Настойчиво топит на дне своей чашки пакетик
Имбирного чаю. Внутри нежило и спокойно,
Как после цунами.
У мамы глаза словно бездны – и всё проницают.
– Я очень устала. – Я вижу. Достать шоколадку?..
А вечер просунулся в щелку оконную, дует
Осенней прохладой, сложив по-утиному губы.
Две женщины молча пьют чай на полуночной кухне,
Ломают себе по кирпичику от шоколадки,
Хрустя серебристой фольгою.
